что есть у меня. Можешь брать всё это себе. Мне всё это теперь не нужно. Отпусти… Будь благороден, будь, как отец. Отомстил – молодец. А теперь давай всё это дерьмо между нами закапаем!

– Быть благородным? – Андрей поднял глаза к небу, будто пытаясь что-то про себя уяснить. – Ну а что если… – но договорить он не успел. В этот миг Александр резко вскочил на ноги и бросился на него. В этот раз Андрей не успел среагировать и удар головой пришелся ему прямо в живот. Он повалился на спину и топор отлетел в сторону. Он было потянулся к нему рукой, но в этот момент удар Александра пришелся ему по касательной в челюсть. Александр ударил с такой силой и яростью, что, наверняка, сломал бы ее, но удар получился вскользь. Андрей быстро овладел ситуацией и через несколько секунд Александр, сбитый сильным ударом пяткой сапога в лицо, снова оказался на земле. Андрей же не спеша подобрал топор и снова вернулся к нему. Он ни словом не обмолвился о том, что только что произошло и речь его была такая же спокойная, как и до этого. Лишь частое дыхание еще с минуту выдавало в нем недавнее сильное физическое напряжение. Впрочем, через минуту и это дыхание пришло в норму.

– Благородным, говоришь, быть? За отца мстил, говоришь? Так думаешь ты?

– Да… думаю так… – Александру же было говорить не просто. Он хрипел и слова с тяжестью вылетали у него из груди.

– А что если ты не прав, Саня? Сильно, причем не прав. Ты мне тут какие-то рыцарские качества приписываешь, благородство, честь, достоинство. Прям я не убийца в твоих глазах получаюсь, а какой-то лорд средневековый. А что если всё это не так, а?

Александр, не поднимая голову с земли, повернулся к Андрею и из положения лежа посмотрел на него. Он не сказал ничего, но Андрей продолжил, по всей видимости поняв его несказанный вопрос.

– А что, если я всё это не из-за благородства делаю, не из-за поруганной чести и… и всякого дерьма вроде этого, а по другой причине – потому, что и мне всё это нравится? Отрубленные головы, плач, крики о помощи… Ведь сколько людей на земле и каждому нравится что-то свое. Кому-то девочки нравятся, кому-то мальчики, а кому-то нравится себе в жопу всякие вещи продолговатые засовывать. А мне вот не нравится себе ничего в жопу засовывать. Странный я может быть, не современный… Но какой есть, такой есть. Таким сделала меня жизнь. Таким ты меня сделал …

– Послушай…

– Слушать ты меня теперь будешь, свое ты уже сказал. Я бы мог спорить с тобой, переубеждать тебя, приводить тебе сотни аргументов, но я не буду. Не потому, что не хочу, а потому, что согласен с тобой целиком и полностью. Ей богу, Санек, спорить с тем, кто с тобой согласен это же верх глупости! Ты и я… ведь мы с тобой как две капли воды, не внешне, конечно, не по возрасту, а так, по убеждениям. Для них, для мира остального, мы убийцы, отморозки, маньяки, но самих-то себя мы видим по-другому, мы механизмы дарвиновского отбора, только не естественного, а искусственного. Мы оба расчищаем этот мир от всякой дряни и делаем это так, как считаем правильным, не считаясь с мнениями других. Зачем? Кто они нам? Это писк откуда-то издалека, этот человеческий помет, думающий только о своем брюхе. Они создали для себя законы, молодцы! Но нам-то с тобой этот закон не нужен, мы-то с тобой выше его. Жизни других для нас не стоят ничего! Хотя нет, все-таки стоят, удовольствия они нашего стоят, оргазма, который мы получаем смотря на то, как очередная заблудшая овца с нашей легкой руки отправляется из этого мира куда-то прочь…

– Ты меня с собой не равняй, друг… – тихо, так что ветер почти заглушил его слова произнес Александр. – Я не убиваю невинных, я только… – он хотел сказать «уродов всяких», но замолчал, так и не решившись сказать это.

– Шваль всякую убираешь, да? Так ты хотел сказать? И правильно делаешь, Санек. Но ведь и я по этой части работаю. Только моя шваль побольше твоей будет, позубастее. Закон с этой швалью совладать не может, боится ее или делает вид, что не видит. Закон ведь это дрянь, Саня, и здесь я с тобой опять согласен. Этот самый закон, который и должен был меня защищать, когда-то давно позволил этой швали зайти в мой дом и залить его кровью тех, кто когда-то был мне очень дорог. И вот в тот день я, точно так же как и ты, понял, что закон это вещь бесполезная, жить по которому просто нельзя. Но… это прошлое и уже очень далекое. А теперь настоящее. Мы оба с тобой охотники, Саня, и этого у нас не отнять! Но каждый выбирает себе свой метод охоты и каждый выбирает себе свой объект. И свой я выбрал – сильный, опасный, убежденный. Ведь нет ничего в этом мире опаснее человека убежденного. Ведь он будет убивать, не чувствуя ни малейшего угрызения совести, ведь совесть она только мешает идее, она как лежачий полицейский, который валяется там, где как раз очень хочется разогнаться! Это ты, Саня! Про тебя речь идет. И Саня… м-м-м, знал бы ты, сколько времени я ждал этого момента! Ведь кто-то жизнь посвящает написанию картин, кто-то рассказов, я же посвятил ее тебе. Гордись собой, не каждый такой чести достоин.

– Кто помог тебе?

– Никто! В этих делах кроме самого себя доверять нельзя никому. Ведь даже самый преданный человек, засунь его яйца в тиски, предаст тебя после первых двух оборотов ручки. Уж я-то знаю, уж я-то проверял.

– Не может этого быть!

– Яиц-то в тисках?

– Того, что ты один всё это организовал!

– Нет? Почему же? Или что, до сих пор себя неуязвимым считаешь? Богом? Думаешь деньги и власть тебе, может, сил каких-то нечеловеческих придают? Может, крылья у тебя где-то там есть или паутина из руки вылезает? Эх, Саня, Саня! Глупость это полнейшая. Так можно думать в восемнадцать лет, в двадцать даже, наверное, если у тебя половое развитие или интеллектуальное подзадержалось. Но когда тебе трицон с лишним или шестьдесят, как в твоем случае, думать так уже даже неприлично.

– О тебе знают, тебя найдут…

– Знают? – Андрей улыбнулся и покачал головой. – Меня не существует, Саня. Я погиб там, в том далеком девяносто седьмом. У меня