«Можно допустить, – пишет лидер ЛДПР в «Вестнике Московского университета», – что Россия – это страна российской нации, становым хребтом которой является русский народ». Следует, считает он, отказаться «от узкоэтнического понимания национальной принадлежности и перейти к трактовке понятия нации как согражданства единого и неделимого Отечества. У русских нет монополии на патриотизм. Любить Россию может и татарин, и башкир, и якут. Залогом духовного единения и сплоченности всех народов России должно стать осознание общности их судьбы, идея великой российской государственности, являющейся гарантией их культурной самобытности. Россия – наша общая Родина. Поэтому национальное самосознание неизбежно должно быть комплексным – великорусским, общерусским (восточнославянским), российским»[1761].

Лидер движения «Духовное наследие» А. И. Подберезкин утверждает, что центральным сегодня стал вопрос «о формировании и общественном сознании государственно-патриотической идеологии, современной общенациональной идеи, которая может стать стратегией развития Нации и Государства». При этом специально подчеркивается, что наиболее состоятельной является модель «государство – нация», понимаемая как «общенародная территория с сильно консолидированным населением, объединенным общей историей, борьбой за выживание, универсальными экзистенциальными и воспроизводственными ценностями». Конечная цель преобразований России усматривается в создании «унитарного, наднационального, межэтнического государства, где собственно национальные особенности реализуются только в сферах культуры, образования»[1762].

А. И. Солженицын, один из приверженцев русской идеи, придает большое значение также и российскому патриотизму. «Страна многонациональная, – писал он в 1998 году, – в трудные моменты истории должна иметь опору в поддержке и одушевлении всех своих граждан. Каждая нация должна иметь убежденность, что единая защита общих интересов государства – жизненно нужна также и ей». Писатель с сожалением отмечает, что «такого государственного патриотизма в сегодняшней России нет и в помине», что «новая Россия не поставила себя как родину»[1763].

Краткий экскурс в историю проблемы соотнесения «нации», «народа (этноса)» и «нации (согражданства)» позволяет заключить, что политики (в науке – историки, государствоведы, политологи, этнологи) с давних пор отмечали недостаточность представлений о нациях (этносах) и соответствующих им однонациональных государствах как наиболее универсальных формах жизни людей. В не меньшей мере социально-культурная и политическая ориентация людей определяется их принадлежностью к другим общностям (социальным, культурным, конфессиональным), в первую очередь государственным (подданство, согражданство), выполняющим важнейшую роль в объединительных этнических процессах интеграции, консолидации, ассимиляции и др., в возникновении метаэтнополитических и метаэтнических (суперэтнических, наднациональных) образований. При анализе межнациональных отношений и национальной политики наших дней представляется особенно важным не допускать односторонней трактовки проблемы соотнесения нации как народа и нации как согражданства, не игнорировать какую-либо из составляющих системы «этнос – суперэтнос», «нация – наднациональное согражданство».

Особенности нынешней России как многонационального государства определяются тем, что она представляет собой часть бывшего СССР – элемент былой системы, получивший возможность самостоятельного бытия, но еще хранящий все недостатки прежней системы, наследующий все ее негативные свойства. Как известно, Союз ССР именовался федерацией и был во многом уникальным государственным образованием, внутреннее устройство которого не было рассчитано ни на единую нацию в традиционном смысле слова, ни на постнациональное состояние общества, то есть нацию как согражданство. Союз был объединением многообразных «государственных» и «негосударственных» народов, образующих запутанную систему государств в государстве (союзные республики, автономные образования разного ранга).

Неповторимость федеративного устройства СССР объяснима с учетом двух обстоятельств. Во-первых, с помощью национально-территориального разделения единой в прошлом царской России большевикам легче было взять власть и укрепить свои позиции. Нерусскими народами подобное разделение воспринималось как определенная уступка со стороны новой власти их национальным чаяниям. Во-вторых, федеративный союз с иерархией субъектов федерации оправдывался тем, что не только изображался, но и реально выступал в качестве средства оказания помощи малым и отсталым нациям со стороны более развитой[1764]. «Драгоценнейшим правом» отсталых наций в Советском Союзе считалось их право на активную помощь. «И праву этому соответствует обязанность “державной нации” оказать помощь, которая есть только возвращение долга», – утверждалось в работе Г. С. Гурвича «Основы Советской Конституции», выпущенной в 1929 году седьмым изданием[1765]. Иерархический федерализм, оформившийся в СССР к началу 1930-х годов, был целиком обусловлен «правом на помощь» и ее размерами. В БСЭ (1926) автономная область представлялась как «форма политического самоуправления для тех наций Советского Союза, которые вследствие неблагоприятно сложившихся исторических и иных условий… особо нуждаются в постоянной поддержке центральной власти». Далее отмечалось, что «автономная республика есть более высокий тип национальной автономии, чем автономная область. Но это означает лишь одно: автономная республика менее нуждается в поддержке и руководстве центра, чем автономная область». Правило в распределении средств между нациями в СССР – «больше тому, кто слабее»[1766]. Подобные взгляды не претерпели изменений и в последующем. Конечные цели такой благотворительной и патерналистской национальной политики не скрывались. Прокламировалось, что федеративный союз типа СССР открыл кратчайший путь к фактическому равенству и полному политическому единству наций, а тем самым и их поэтапному сближению и слиянию в единое целое[1767].

Наднациональному руководству страны казалось, что этих целей легче было достичь при отсутствии Русской республики в Союзе, поскольку это позволяло бесконтрольно использовать ресурсы «державной нации» для помощи и нивелирования народов, входящих в содружество. Чтобы декларированный курс на расцвет всех наций при социализме, который предполагал коренизацию кадров и всякого рода благотворительность центральных властей, не приходил в противоречие с курсом на сближение и слияние наций, Центр широко использовал карательные меры по отношению ко всем, кого можно было заподозрить в буржуазном национализме и национал-уклонизме. В сочетании с пропагандистской обработкой населения это по-своему способствовало формированию новой исторической общности. Без Сталина и специфически сталинских методов консолидации общества этот процесс не получил своего завершения. Напротив, стал ускоренно продуцироваться местный национализм и сепаратизм, сыгравший свою роль в разрушении Союза.

В этой связи заслуживают внимания вывод и обосновывающие его рассуждения, изложенные известным политическим деятелем А. И. Лукьяновым. «У нас в России, – утверждает он, – долгое время господствовал принцип, по которому большая нация всегда должна уступать малым народам. Достаточно хоть в чем-то возразить, как тебя обвиняли в шовинизме. Это были очень серьезные перекосы в прошлом, они объяснялись национальным составом руководящих органов многих регионов и тем, что мы осознанно в республиках завышали квоту на выборах для коренной национальности и искусственно уменьшали количество русских. Но когда же начались выборы альтернативные, в целом ряде республик не соблюдались никакие пропорции, выдвигались лишь национальные кадры. Было задушено русское начало вообще. Развал нашего Союза с этого и начинался. Он начался с того, что была возможность местному лидеру не подчиниться союзному государству, прикрываясь лозунгом суверенитета. А если Москва начинала давить, все говорили об империализме и русской великодержавности»[1768]. Думается,