Со Стеценко, хоть и были знакомы уже давно, разругались очень быстро — он вспоминал, как то и дело выбегал в подъезд покурить, пока Леонов успокаивался. Да и сам был постоянно на взводе.

Трофимов работу Стеценко завершил летом — осенью 1993-го.

— Мне важно переработать этот роман, — говорил Леонов о «Барсуках» ему, — несколько сцен я теперь вижу совсем по-другому, но особенно важно для меня послесловие, оно звучит во мне, требует, чтобы я написал его… Ведь «Барсуки» — мой первый роман, и я, старик, сопровождаю его послесловием через семьдесят лет… Вы чувствуете этот срок?!

«Часто он уставал и ложился отдохнуть, засыпал, а я сидел рядом, прислушиваясь к его слабому дыханию, порой совсем тихому, как бы отлетающему… — вспоминает Трофимов. — Но где-то через час он поднимался, и мы снова приступали к работе, поначалу казавшейся лёгкой. День ото дня она становилась всё труднее, и я вспоминал редакторов, рассказывавших мне, как трудно работать с Леонидом Максимовичем…

Я не знаю ни одного современника, столь скрупулёзно анатомировавшего слово, фразу, прямую речь, главу. Порой работа целого дня (а я бывал у него часто — с девяти до шести вечера) — и всего лишь одна фраза… А я уже знал, знал, что наутро Леонид Максимович её обязательно отвергнет… Какое там утром… Поздний вечер, двенадцатый час, звонок.

— Александр Андреевич?

— Да, Леонид Максимович, — разве я мог его не узнать, не узнать этот надтреснутый, надмирный голос…

— Я подумал, вам нужно прийти завтра пораньше…

И снова — леоновское — утро.

Ум его работал прекрасно, он сам порой довольно живо ходил по комнатам. Очень крепкие у него были руки. Когда он пожимал, здороваясь, мою руку, казалось, что передо мной здоровый мужчина в расцвете сил».

Послесловие они завершили как раз в дни расстрела парламента, в начале октября 1993 года. На улице стреляли — и это тоже было своеобразным эпилогом к первой книге Леонова.

…Несколько мемуаристов вспоминают, что якобы в первых числах октября Леонов был в Доме Советов: его привезли туда, дабы само присутствие патриарха русской литературы освятило движение политического сопротивления.

Родные и близкие Леонова утверждают, что ничего подобного в действительности не происходило; и, кажется, они правы.

Однако сам миф появления Леонида Леонова в здании Белого дома незадолго до расстрела его из танков симптоматичен и многозначен.

* * *

В очередной раз речь об издании «Пирамиды» зашла осенью 1992 года.

Тогда в доме Леонова появилась женщина-помощница, последний редактор «Пирамиды» Ольга Овчаренко — литературовед и дочь литературоведа Александра Овчаренко, хорошего леоновского знакомого, которого мы не раз вспоминали в нашей книге.

«На моих глазах все основные сцены романа, — с удивлением вспоминает и Ольга Овчаренко, — были по многу раз переписаны. Леонид Максимович старался отделать каждое слово. Очень часто он просил меня посмотреть интересующие его слова в словарях. Мы пользовались словарём Даля, словарями синонимов и антонимов, словарём иностранных слов, энциклопедией Брокгауза и Ефрона, словарём Лярусс — все эти книги были у писателя под рукой. Но часто я отправлялась в Ленинку и Иностранку, чтобы поработать, по указанию Леонида Максимовича, с другой справочной и научной литературой. Леонов обычно очень доброжелательно отзывался об авторах словарей („Хороший словарь синонимов написала Александрова!“), но я не помню ни одного случая, когда бы ему пришлось воспользоваться плодами их трудов. Нужное слово Леонид Максимович всегда находил сам, причём часто бывало, что на его поиски уходило несколько часов».

Если верить воспоминаниям Петра Алёшкина, возглавлявшего тогда издательство «Голос», инициатором публикации романа был писатель Николай Дорошенко.

Дорошенко спросил у Алёшкина, хочет ли тот издать новый роман Леонова, и последний, разумеется, согласился.

Договорились вместе прийти к старику — всё обсудить.

«Леонид Леонов открыл нам дверь сам, — вспоминает Алёшкин, — открыл, глянул на меня острым глазком, другой прищуренный, как бы спрятался глубоко за веками, под белой жёсткой бровью, и было впечатление, что оттуда он хитренько и постоянно изучает, оценивает тебя, протянул худую, тёплую руку для пожатия и хрипло сказал:

— Проходите, проходите.

Он довольно энергично двинулся впереди нас по коридору в свой кабинет.

Там я увидел Бориса Стукалина, бывшего министра печати. Я знал, что Леонов пригласил его, чтобы он присутствовал при разговоре со мной, издателем, знал, что Леонид Максимович дружил с ним издавна, доверял ему…»

Заключили договор, договорились о том, что издательство «Голос» будет платить ежемесячную зарплату Ольге Овчаренко.

— Давайте я покажу вам роман, — сказал Леонов гостям.

На полу, возвышаясь на полметра, лежали пять огромных папок.

Пётр Алёшкин вскоре прочёл отсканированную рукопись — и, как сам рассказывает, был потрясён. Пытался настоять на том, чтобы «Пирамиду» немедленно отправили в печать — в книге ему всё показалось стройным и логичным, но Леонов отказался:

— Что вы, что вы, Пётр Фёдорович… Представьте себе: мать родила ребёнка, он ещё весь в слизи и в крови, а она показывает его людям. Какое впечатление будет? Так и роман.

Иногда говорят, что Леонов не хотел «отпускать» от себя «Пирамиду» — роман был не только его главным делом жизни, но и, что называется, правом на жизнь, на её продолжение.

Мы не берёмся судить об этом.

В конце концов, после внесения сотен и сотен правок, Ольга Овчаренко, по-видимому, поняла, что если не сделать окончательную редактуру без Леонова — работа не закончится никогда.

Последнюю кройку и сшивку романа сделала она одна, чуть ли не сбежав с рукописью от неуёмного старика.

Одновременно издатели продолжали, как умели, убеждать Леонова в необходимости публикации «Пирамиды»:

— Надо, чтобы книга работала на Россию, а время уходит. В русской литературе последние три-четыре года пустота, вакуум, и нужен импульс, который возродил бы интерес к русской литературе.

«Мы пытались воздействовать на его честолюбие», — признаётся Алёшкин в воспоминаниях.

— Скоро приедет Солженицын, — подходила с другой стороны Ольга Овчаренко, — будет шум, и публикацию вашего романа никто не заметит. Надо печатать скорее…

Говорили о том, что роман очень ёмкий и воздействовать он будет на читателей сильно, да и вообще на всё, что происходит в России, а если появится через год, то воздействие его будет не то…

Еле уговорили.

* * *

Перед публикацией книги, по советской литературной традиции, роман решено было «пропустить» через журнал.

Остановились на «Нашем современнике».