Роман прочёл Геннадий Гусев — заместитель главного редактора Станислава Куняева. Гусева «Пирамида» поразила — они, к слову сказать, сошлись с Леоновым, и Геннадий Михайлович в последние годы жизни Леонида Максимовича был одним из самых близких ему людей.

«Но это не значит, что работа шла без сучка без задоринки, — вспоминает Алёшкин историю публикации „Пирамиды“ в „Нашем современнике“, — Геннадий Гусев пожаловался мне однажды с каким-то восхищением:

— Ну и старик!.. С кем только я не работал: с Силаевым, с Власовым (раньше Гусев был помощником Председателя Совета министров РСФСР). Насколько Власов был жёсткий мужик, и всё же с ним было легче и проще. Вот характер! Как ты с ним ладишь?»

Накануне появления романа в «Нашем современнике» Леонов внёс туда ещё добрую сотню правок, и на Гусева эта работа опять же произвела неизгладимое впечатление.

«Он радовался как ребёнок, — вспоминал Гусев о Леонове, — когда удавалось найти, „выловить“, „ухватить“ нужное, точное слово. Впадал в отчаянье и панику, если оно не давалось. Становился злым, колючим, обидчивым, если я, по простоте душевной, пытался ему помочь, да всё, пожалуй, невпопад. Он сам, только сам способен был найти самое точное, единственно подходящее и необходимое слово.

Вот Бог создаёт человека из глины, затем, разгневанный, низвергает в бездну „провинившиеся легионы сил небесных“, а затем пропускает в руку Адамову „животворящую искру“ духа. И вся эта „операция“ целиком уложилась в „молнийный промельк…“ Поначалу было: „молнийный проблеск“, но Леонид Максимович вдруг завздыхал и протянул: „Нет, не то…“ Воцарилось молчание. Я робко произнёс: „Вспышка“, вспомнив ночное фотографирование. Леонов отмахнулся и опять повторил: „Нет, не то“. И вдруг лицо его озарилось тёплым светом. Слово было найдено! Конечно же „промельк“! — оно не просто точнее, не просто оригинальнее (хотя и это бесспорно) — оно самое-самое, и неяркое, и мгновенное, и таинственное.

Или вот ещё. В той же ключевой сцене беседы Шатаницкого с Шаминым Никанор, в знак протеста против затеваемой „профессором“ и его свитой потехи, отвечает „адекватным щелчком“ — и заявляет, что хочет „на часок-другой сбегать с приятелем пополоскаться в знаменитый теперь столичный бассейн-купалище“ (разрядка автора). Вот это-то слово, выделенное затем Леоновым, долго отыскивалось им в кладовых его необъятной памяти. Ей-Богу, в них, как мне казалось, весь знаменитый четырёхтомник В. И. Даля! Он не удовольствовался упоминанием бассейна, который был вырыт на месте взорванного храма Христа Спасителя. Купалище — слово не просто глубоко русское, но и преисполненное религиозно-мистического смысла.

Самое интересное наступало, когда Леонов возбуждённо восклицал: „Сейчас, Генмихалыч, появится момент, драгоценный для всей рукописи!!“ Вот речь заходит о грехопадении Евы. „Я, — говорит Шатаницкий, — скинулся пресловутым библейским змием, зрелой анакондой ископаемого метража“. У меня сохранились черновики беглых записей этого „драгоценного“ момента, испещрённые, в поисках наилучших вариантов, большими и малыми поправками. Так, змий был сперва „метров шести длиной“, потом просто „безрукой анакондой“, и наконец был найден „ископаемый метраж“».

Впрочем, работа по стилистике — это ещё не всё.

Один из скандалов был связан с попыткой редакции «Нашего современника» найти деньги на издание спецвыпуска с романом Леонова.

Кому-то пришло в голову написать в правительство письмо с просьбой о финансовой помощи — и чтобы это письмо подписал сам Леонов.

— Унижаться перед этим правительством? — возмутился Леонов. — Ни за что.

К Леонову приехали и Куняев, и Гусев, и Алёшкина с собой позвали.

Наперебой уговаривали, пока все трое лёгкой испариной не покрылись.

«Еле убедили хотя бы взглянуть, послушать заготовленное заранее письмо, — вспоминал Алёшкин. — Слушал Леонид Максимович молча, опустив голову. Весь вид его говорил, что процедура эта неприятна ему. Письмо было деловое, никаких экивоков в сторону правительства: мол, закончен роман, хотелось бы увидеть его опубликованным, но ситуация в печати вам знакома, в связи с этим прошу выделить деньги на издание».

Поморщившись и сделав долгую паузу, Леонов наконец выдал:

— Нет, там не всё точно. Надо бы перепечатать.

— А что не так? — удивился Куняев. — Вроде бы мы всё соблюли…

— Нет, не всё. Там сказано: последний роман. Почему последний? Надо написать — новый! «Новый роман!» А в таком виде я не подпишу. Перепечатывайте.

— А если перепечатаем, подпишете?

Снова задумался Леонов.

— Перепечатаете — подпишу…

«Куняев с Гусевым облегчённо вздохнули, — рассказывает Алёшкин. — И напрасно. Они ещё не знали, что Леонид Максимович просто давал себе время на обдумывание, а я знал, что сделает он так, как говорит ему совесть: не подпишет. Не сделает того, что считает унижением для себя. И он не подписал.

Журнал от своего имени обратился к правительству».

На том история не кончилась: Леонову перезвонили из правительства, сказали, что лучше бы публиковать роман не в «Нашем современнике», а в «Новом мире».

Ситуация понятная: «Новый мир» в те годы держался на позициях скорее либеральных и смотрелся вполне лояльным к власти — чего о «Нашем современнике» сказать было никак нельзя.

Леонов отказал и на этот раз — хотя, казалось бы, что за дело ему до всей этой межлитературной суеты, в его-то возрасте, за пять лет до столетнего юбилея!

В итоге деньги дали всё-таки «Нашему современнику». Справедливости ради стоит упомянуть, что отвечал за это решение Михаил Иванович Триноге, один из чиновников в правительстве Виктора Черномырдина. Триноге, на счастье просителей, хорошо знал и даже любил книги Леонова — и на упорство писателя не рассердился.

Журнал начал готовить роман к вёрстке.

Но и на этом этапе тоже всё было далеко не гладко.

Неожиданно рассердившийся из-за одного неоднозначного момента в романе Леонов вдруг объявил Гусеву:

— Я делаю официальное заявление. Официальное! Работа над романом прекращается. Навсегда! А вы поезжайте домой, я больше не буду вас мучить. Утром передайте Куняеву моё решение. Учтите: оно окончательное… окончательное. Сил больше нет, воля иссякла…

Гусев, наверное, поначалу думал, что на старика напало минутное раздражение — но прошёл день, и второй, и третий — а Леонов и не думал отказываться от своих слов.

Пришлось вновь идти к Леониду Максимовичу с уговорами — но он на увещевания не реагировал никак.

Гусев метался меж Леоновым и Куняевым, пытаясь хоть как-то разрешить ситуацию.

…Сдался Леонов лишь после того, как Гусев, несколько лукавя, сообщил, что журнал вынужден будет закрыться, если роман не выйдет.

— Из-за вас, Леонид Максимович, были взяты деньги у правительства, — пояснил Гусев, — и они уже пущены в дело. А тут вы снимаете роман… Из этой ситуации «Нашему современнику» уже не выбраться.