— По наглости это может быть только отчаянный рыцарь наживы Эдвард Тич Чернобородый на своем бриге «Аве Мария». Однако перед нами фрегат.

— Но он мог сменить корабль, — заметил Педро.

— И все же рискованно начинать бой в плотном окружении рифов.

— Однако, если это Чернобородый, второго такого случая может и не представиться, — заявил де ла Крус. — Я давно ищу с ним встречи.

— Чернобородый из-за своих безжалостных, свирепых, явно садистских проделок не сходит с языка жителей всех испанских поселений Вест-Индии. Он для них — вызывающий ужас выходец из ада, — сказал Хорхе. — Надо бы его наказать! И как следует!

Эдвард Тич Чернобородый, родом из Бристоля, прежде носил фамилию Драммонд. Поначалу был корсаром, а потом решил, что это занятие приносит ему малый доход, и стал пиратом. Ему потворствовал мэр Нью-Провиденса. Когда порт и город были разрушены испанским генералом Корнехо, Чернобородый стал действовать, имея своими базами порт Нассо и остров Большой Кайман. Он отбил у английского корсара новый фрегат и назвал его «Месть за „Королеву Анну“. Собственно, Чернобородый искал возможность свести счеты с корсаром Педро де ла Крусом.

При личной встрече с этим пиратом, прежде чем на себя обращала внимание его пышная, кокетливо подстриженная смоляная борода, надолго запоминались длинные, могучие, как у гориллы, руки и тяжелые, как у слона, ноги. Обильная, густая борода была предметом особой гордости Тича Чернобородого, отличавшегося жестоким и, как многие говорили, «кровавым» характером. Он часто украшал свою бороду цветными ленточками. Одно упоминание его имени действительно наводило панический страх на любого испанского поселенца в Вест-Индии. Этот английский пират не уставал придумывать самые изощренные пытки. Чаще всего он сам лично применял их к захваченным испанцам, которых затем обычно не оставлял в живых. Его неприязнь к испанцам носила патологический характер.

Де ла Крус хорошо знал о разных причудах, а точнее, дурачествах Чернобородого, которые он выкидывал, когда понимал, что перед ним жертва — корабль и экипаж — слабее, чем его фрегат и ватага головорезов. Во многих случаях его выдумки производили ожидаемый им эффект. От страха несчастные теряли способность к сопротивлению. Излюбленным приемом Тича был «дьявол во плоти», как его называли сами пираты. Прежде чем взять жертву на абордаж и начать сражение, Чернобородый запихивал в специально взъерошенные волосы головы и бороды длинные, уже запаленные фигурные свечи. Изготавливали их из пеньки, смоченной в растворе извести и селитры. Они медленно горели и отчаянно дымили. Сознательно изорванная одежда, дикие выкрики, пересыпанные нецензурными словами, производили на людей ужасающее впечатление. Казалось, он воистину восстал из преисподней. Страха прибавляли широкая портупея с тремя пистолетами со взведенными курками, множество ножей, дага за поясом и две кривые сабли по бокам.

Конец беспределу и жизни Тича Чернобородого положили в 1718 году подчиненные губернатора Южной Каролины Александра Спотсвуда. Один из них — опытный военный офицер — в рукопашной схватке вначале всадил в Чернобородого пулю из пистолета, а затем саблей отсек голову от туловища. Спотсвуд вообще презирал уголовные деяния пиратов, а Чернобородого, за нанесенные ему заочно оскорбления, считал своим личным врагом. Потому Спотсвуд и устроил ловкую западню удачливому пирату в небольшой бухте в Северной Каролине.

В тот же день встречи корсарского фрегата «Андреса II» с пиратом дело происходило совсем неподалеку от Каймановых островов, и Чернобородый, по всей вероятности узнав фрегат де ла Круса, с ходу пошел на него в атаку. Было видно, что «Месть за „Королеву Анну“ норовит приблизиться, чтобы взять „Андреса II“ на абордаж. Педро предпочитал вначале огнем своих орудий нанести необходимый ущерб пиратскому судну и сбить спесь с его капитана и членов его экипажа.

Меркурий и его брат, командовавший орудиями бакборта, старались изо всех сил. И у них получалось не подпустить сразу пирата к себе, тем более что Педро весьма умело маневрировал своим фрегатом. Пушечное сражение уже длилось более получаса, и у пирата было явно больше повреждений в рангоуте и парусах, когда на расстоянии пяти кабельтовых появился второй фрегат. И он нес на грот-мачте красный флаг. Ситуация менялась, и положение для «Андреса II» сразу становилось более чем роковым.

— Господь да помилует наши души, — зашептали губы Аугустина. — Отец небесный, пошли им в паруса пагубного ветра!

И де ла Крус взмолился, хотя и по-своему: «Пусть охранит мой корабль приязнь белокурой Минервы». Педро вспомнил строки из древнего Овидия, хотя тут же в рупор, стараясь попасть в интервал между залпами, прокричал:

— Ну, храбрецы, выходит, дело будет горячим! По всему видно, для нас оно оборачивается не благополучно. Будем стоять до конца! Не дрогнем, значит, — победим! А дрогнем, оставим здесь свои головы. Победа принесет нам немало славы. Всем твердо стоять на своих местах! Защищать себя и помнить о ближнем! И слушать мои команды!

Тут де ла Крус поглядел на Хорхе и, вместо всегда игравшей на его лице решимости, увидел сомнение и услышал первый залп только что подошедшего второго пиратского фрегата. Одно из его ядер начисто разбило бегин-рей — нижний рей у бизань-мачты.

— Похоже, они затевают нечто очень серьезное против нас. Ты как считаешь, Хорхе?

К принятию окончательного решения подтолкнуло рассуждение Доброй Души, донесшееся до мостика со шканцев:

— Пятьдесят шесть пушек, скорее всего, против сотни вражеских. Двести двадцать — пусть все мы храбрецы — будут атакованы с двух бортов вдвое большим числом бешеных собак. Это на сей раз может получиться для нас опасной игрой. А что касается меня, честно скажу, порази меня молния, если уже пришел мой час умирать!

Де ла Крус, скрипя зубами, быстро оценил обстановку и, почувствовав порыв попутного ветра, с капитанского мостика громко приказал:

— Отставить стрельбу! Лево руля! Гика-шкоты стянуть!

Рулевой проворно принялся перекладывать руль на ветер примерно до положения «полборта».

Когда судно резко пошло к ветру, капитан отдал команду:

— Фока-шкот, кливер-шкоты раздернуть!

Старший по фок-мачте мгновенно повторил команду, и матросы дружно отдали наветренный фока-шкот. Во избежание увечий, матросы отдали шкот в последовательности от носа к корме и, отдав снасть, быстро отошли в сторону. Судно послушно привелось, и грот вышел из ветра. Матросы уверенно подобрали на грот-мачте грота-гика-шкот. Когда подветренный угол шкота перестал заполаскивать и прямые паруса фок-мачты под действием ветра легли на такелаж, обстенились, старший по мачте прокричал:

— Фок на вантах!

Судно продолжало быстро уваливаться под ветер на новый галс. Ядра обоих фрегатов уже не долетали до «Андреса II».

— Кливер-шкоты на левую! Стаксель-шкоты на левую! Гика-топенанты перенести! — Голос капитана все больше радовал слух матросов.

Старшие мачт зычно повторили команды капитана, и в их голосах слышалась нескрываемая радость. Они, как и остальные члены экипажа, все любили своего капитана и твердо верили в то, что он никогда зря не станет рисковать и всегда сохранит им жизни. А с мостика неслось: