— …Жуан Афонсу де Авейру, плантатор в Гато, что возле Бенина, дон Валентин Коэлью и дон Фернанда да Монторойю, торгующие с мани Конго, дон Руй Мендеш де Мешкита, капитан «Пикансу», и дон Дуарте Алема, его лоцман. Я сам, губернатор, вы и дон Франсишку…

Они ехали шагом вдоль множества больших бараков, в которых не было ни души. Что-то в перечислении Перу кольнуло Тейшейру, но он не понял, что именно. Он попросил повторить, на этот раз слушая внимательнее.

Когда они добрались до форта, Перу велел слугам принять лошадей, после чего исчез вместе с ними. Тейшейра сел на террасе и бегло перечитал письмо Переша, удовлетворенно кивая, когда подтверждались его подозрения. Он стал думать, как может быть устроена эта встреча, о которой такими косвенными намеками дал знать человек, находившийся в тысяче лиг отсюда, потому что она, эта встреча, должна была состояться сегодня, на «банкете в их честь», чем бы два этих события ни обернулись. Распростертая перед ними бухта выглядела безветренной чашей с гладкой желеобразной водой, «Пикансу» и «Ажуда», казалось, увязли в ней. Холма отсюда Тейшейра не видел, но картина погребения заживо все еще стояла у него перед глазами. Он гадал, сколько других таких жертвоприношений предшествовали нынешнему. И кому приносились эти жертвы? Меллу? Богу? Собственно зловонному гниению? Он отогнал эти мысли: от них не было толку. Потом на бухту пали вечерние тени, и на «Ажуду» тоже, и на сооружение на ее палубе, внутри которого умирал Ганда.

В тот вечер гости прибывали парами: Жуан Афонсу де Авейру и дон Фернан де Меллу, плантатор и губернатор, стояли снаружи форта, чтобы приветствовать своих гостей. Сначала его самого и дона Франсишку, затем работорговцев, дона Валентина Коэлью и дона Фернанду да Монторойю, а последними — дона Руя Мендеша де Мешкиту, капитана «Пикансу», и дона Дуарте Алему, его лоцмана. Они ели каплунов, приготовленных на вертелах над ямой-очагом рядом с террасой, где они сидели. Позади каждого из них стояли негры, обмахивая опахалами всех восьмерых, которые, усевшись за стол, принялись сдирать с костей горячее мясо и слизывать с пальцев жир. Пили они сладкий ром, который, по словам дона Фернана, был изготовлен на острове.

— Жаль только, что мы им не торгуем, — сказал он. — Вы не могли бы продавать такой товар в Антверпене? — Вопрос был адресован Мешките.

— Сахар, — сказал капитан «Пикансу». — Сахар — в Антверпен, а рабов — в Мину. Мы возим только эти грузы. — В голосе его слышалось недовольство.

Работорговцы, сидевшие по обе стороны от Тейшейры, заерзали и нахмурились.

— Очень скоро все наладится, — сказал тот, которого звали Монторойю. — Такое положение не может быть вечным.

— Какое именно? — вмешался тогда дон Франсишку, и на мгновение показалось, что Монторойю продолжит. Его оборвал Меллу.

— Спрос, — сказал он, грохнув кулаком по столу. — Это сердце торговли. Нет спроса, нет и торговли. В Эдемском саду никто не извлекал выгоды, верно? Я помню время, когда хорошего здорового раба можно было получить за три тазика для бритья и ржавый нож. Все в прошлом, друзья мои. Негры вероломны, а мы вдали от дома.

Последняя фраза прозвучала как трюизм, знакомый всем остальным, и все, кроме Авейру, заулыбались.

— Их вероломство ничем не отличается от нашего, — сказал он. — Просто теперь они знают цену этой торговли. Или знали.

— Знали? Положение? Что еще за положение?

Тейшейра видел, как прилила кровь к лицу дона Франсишку, и понимал, что внутри тот взвинчен соответственно этому.

Авейру ответил ему спокойно.

— Они остановили торговлю, — просто сказал он. — Я надзираю за факторией в Гато вот уже тридцать лет. Тамошний оба, то есть король, продавал мне своих рабов. Но вот месяц назад он прекратил торговлю, затем отказался со мной встречаться, а потом, неделю назад, меня выволокли из кровати, бросили в каноэ и повезли вниз по реке, к морю…

Здесь он остановился и недоуменно распростер руки. На лине его, однако, удивления не было.

— То же самое творится ниже по побережью, в Мпинде, — сказав Монторойю. — Мани говорит, а конголезские негры повинуются. Около месяца назад. С тех пор — ничего. И мы ничего не можем с этим поделать.

— Не будьте так уж категоричны, — сказал Коэлью. Он был моложе остальных и вел себя задиристее. — Есть еще Ндонго, да и другие места вверх по реке…

— Я не желаю этого слышать! — яростно вторгся в разговор Меллу. — Не желаю выслушивать человека, который собирается нарушить лицензию. Я не потерплю этого, Коэлью. Слышите меня?

На мгновение Тейшейре показалось, что эти двое сейчас вскочат и подерутся. Сидевший напротив него Алема, лоцман, не обмолвившийся за весь вечер ни словом, встревоженно переводил взгляд с одного на другого. Потом сквозь нарастающий жар перебранки прорезался голос Авейру.

— Перед тем как оттуда убраться, я поймал настоящего маленького пирата, — проговорил он спокойно, словно остальные были маленькими детьми, которые утихомирятся, если просто не обращать на них внимания. — Явился в Бенин как ни в чем не бывало, в татуировках с ног до головы: по-моему, настоящий старый lançado[60]. Я, конечно, слышал о нем и раньше. Десять лет, а то и больше пробыл в лесах на севере, торгуя с племенем варри. Не знал, говорит, что требуется разрешение… — У сидевших вокруг стола это вызвало недоверчивые смешки. — Так или иначе, — невозмутимо продолжал Авейру, — этот негодяй разбирается в работорговле и знает, почему она прекратилась: так он сказал.

При этом все замолкли и подались вперед, внезапно обратившись во внимание, — все, кроме Меллу. Тот откинулся на спинку стула, блуждая взглядом по столу. Уже слышал эту историю, подумал Тейшейра.

— Он был в деревне неподалеку от верховья Фермозу. Чуть больше месяца назад, примерно через пару недель после того, как прекратились дожди, туда пришел человек из какого-то другого племени, и в руках у него был джу-джу, что-то вроде священного посоха, — пояснил он вновь прибывшим. — Жители его приветствовали, всячески потчевали, а потом созвали собрание, на которое нашего lançado не допустили. Через несколько дней его разбудил человек, с которым вел дела, и велел убираться. Не успел он собрать свои пожитки, как явились другие — имейте в виду, хорошо знакомые ему люди, приставили ему к брюху копье и выдворили из деревни. Он оглядывается — а те запаливают его хижину со всем ее содержимым. Вот что он рассказал.

— Та же история, что и ваша, — сказал Монторойю. — Кроме человека с джу-джу.

Авейру кивнул.

— Я тоже так думал. Но потом вспомнил кое-что, что видел в первый свой год в Гато, в тот же год, когда был коронован тамошний оба. Там была обширная церемония, длившаяся много дней, — еда, питье маскарады и так далее. А потом, перед самым ее окончанием, прибывает какой-то малый и, как это ни странно, все прекращается. Весь город — а город там здоровенный, не меньше Лиссабона, — все окрестности просто застывают. Малый этот является в одиночку, входит в ограду обы, а когда выходит оттуда, оба уже коронован. Помню, при себе у него было странного вида джу-джу, точно такое, как описывал мой пират.