— А где теперь дон Эштеван и дон Гонсалу? — спросил он и получил ответ, что те присматривают за доставкой припасов.

Он задумался, не стоит ли к ним присоединиться, и решил, что поскольку в «инструкциях» Переша ничего не содержится, то не имеет значения, чем он здесь занимается и как проводит время.

— Мне бы хотелось осмотреть факторию, — сказал он.

Дон Перу крикнул, чтобы оседлали двоих лошадей.

Пение негров вздымалось волнами — зычные аккорды нарастали и останавливались, а затем начинали расти сызнова. В промежутках чей-то голос рявкал речитативом, и музыка отталкивалась от него, послушно извиваясь соответственно новому элементу, пока он не замещался другой модуляцией, и тогда песня опять двигалась вперед низко и широко расстилаясь в воздухе. Они прошли через деревья и высокие травы, названий которых Тейшейра не знал. Дорога расширилась, и они оказались лицом к лицу с факторией.

Крыши, которые он видел с корабля, простирались теперь по обе стороны от него, образуя единый огромный навес из тростника. Пространство под навесом делилось на отдельные участки лишь благодаря тому, что здесь выполнялись разные работы. Негры, голые по пояс, трудились под присмотром других негров, с важным видом расхаживавших между ними с длинными палками или мачете в руках. Ближе всего к Тейшейре и Перу находился участок с сотнями ям, вырытых в земле, над каждой из которых висел огромный котел. Рабы либо поддерживали огонь под котлами, либо перемешивали их содержимое и снимали пену.

— Здесь мы выпариваем воду из мелассы, — объяснил Перу. — Потом ее отправляют в сушильни.

— А откуда поступают эти люди? — спросил Тейшейра.

— Торговцы покупают их в Мпинде или Гатó. Большинство отправляются затем в Мину или Пернамбуку, но все они проходят через Сан-Томе. У нас работают самые отборные, — сказал Перу. — Или работали.

— Работали?

— В последнее время торговля буксует. Возникли кое-какие осложнения… Не здесь, разумеется. На материке. Туземцы прекратили торговать рабами, а может, мани опять запретил им этим заниматься. Мы не знаем. Такое случалось и в прошлом. Что-то непонятное… — Здесь он спохватился и вернул на свое лицо веселое выражение. — Давильни будем смотреть?

Рабов, занятых сушкой мелассы, было до смешного мало по сравнению с количеством тех, кто выжимал сок из тростника. Перед Тейшейрой предстала одна и та же картина, повторенная в тысяче копий: негр, широко расставивший ноги над длинной деревянной лоханью и дробящий тростник тяжелой дубиной, покуда и она, и все его тело не покрывались сплошной пленкой сладкой жидкости. Эта работа задавала ритм песнопениям, и воздух не только густел из-за тяжелого запаха сока, но и вибрировал от песни, которая все длилась и длилась, — казалось, ей никогда не будет конца. Сюда приносили те же котлы, что Тейшейра уже видел раньше, наполняли их сахарным соком и уносили. Вслед за тем являлись рабы, навьюченные огромными тюками тростника, из лоханей вываливали кашицеобразные отходы и засыпали туда новые стебли. Затем процесс начинался снова. Те, что выносили отходы, еще только пробирались к выходу, а дробление уже возобновлялось.

— Куда они идут? — спросил Тейшейра, указывая на одного из носильщиков.

— К Холму, — сказал Перу. — Дон Фернан воздвигает его уже много лет. Часть отходов сушится, чтобы стать топливом. Остальное идет на Холм.

— Хотелось бы на него взглянуть.

Надсмотрщики бросали на Перу свирепые взгляды, пока он прокладывал путь среди рабов. Выбравшись наконец на другую сторону фактории, Тейшейра поднял голову и посмотрел на Холм. Он подумал было, что вся эта груда тлеет, потому что она исходила паром и, казалось, испускала жар. Однако пар этот вонял разложением, а те, что взбирались вверх по склонам Холма чуть левее их, не выказывали ни малейшего признака страха. Они сгибались под тяжестью измельченных волокон, по колено проваливаясь в тростниковую мульчу. Для каждого шага требовалось высвободить одну ногу и снова глубоко понизить ее в горячий компост, затем перенести вес тела вперед и проделать то же самое с другой ногой. Тейшейра хотел было спросить, с какой целью воздвигается этот компостный монумент, как вдруг начались беспорядки. Четверо человек, судя по оружию — надсмотрщики, гнались за пятым вверх по склону Холма, и все пятеро карабкались как безумные и кричали на языке, которого он не понимал. У двоих надсмотрщиков при себе были веревки, и на глазах у Тейшейры они догнали преследуемого и повалили ударом в висок, на секунду заставив его замолчать. Потом тот закричал снова, и Тейшейра заметил, что умоляющие нотки в голосе пойманного сменились ужасом, когда он увидел веревки. Надсмотрщики вмиг связали его и, ухватив за лодыжки, поволокли его, как бревно, выше по склону и в сторону.

— Воровство, — в порядке объяснения сказал Перу.

Та группа быстро скрылась из виду, но он уже продвигался влево, огибая основание Холма и понукая свою лошадь, чтобы та проехала сквозь цепочку носильщиков, которые не замедлили шага, даже не подняли взгляда на неожиданную помеху. Когда Тейшейра снова их увидел, двое надсмотрщиков рыли яму высоко на склоне Холма, опустившись на колени и выгребая гниющие стебли голыми руками. Потом все четверо просто перевернули беглеца вниз головой и опустили в яму, так что снаружи остались одни ноги. Хотя тот был связан, Тейшейра видел, с каким неистовством он сопротивляется. Потом надсмотрщики стали хватать охапки пульпы, бросать их в яму и утрамбовывать ногами. За минуту, не больше, они управились, и теперь виднелись только икры и ступни их жертвы, высовывающиеся из склона Холма. Цепочка рабов-носильщиков, как и прежде, продолжала карабкаться кверху, но теперь надсмотрщики направляли их по новому маршруту, крича и неистово размахивая палками, точно пришли в возбуждение от совершенного ими. Тейшейра видел, как первый носильщик бросил свой груз там, где был погребен вор, затем еще и еще один… Он осознал, что Перо подскакал к нему и стоит рядом.

— Что он украл? — спросил он без выражения.

— Сахарный тростник. Так обычно бывает. Они едят его, видите ли… Вы должны понять, дон Жайме, прежде чем осуждать дона Фернана, вы должны понять, что эти люди ценны, что это не жадность, нет, ему не жалко нескольких стеблей тростника…

— Сколько их там погребено? — спросил Тейшейра, по-прежнему глядя вверх. Вор уже исчез под растущим холмом отходов.

— Вы должны выслушать меня, дон Жайме. Когда дон Фернан приехал сюда, здесь ничего не было. Совершенно ничего. Я видел его… Я видел его однажды. Он опустился на колени, это было неподалеку отсюда, он вот так сложил руки, словно для молитвы, но потом посмотрел вниз, на землю, и погрузил в нее руки, он распахивал ее в тот день голыми руками, и все, что вы здесь видите, построил он, теми же руками, теми же самыми нежными руками, а теперь король, которому он здесь служил, хочет отменить его контракт и прислать сюда своего представителя, чтобы все это забрать, все это разрушить…

Перу бубнил и бубнил. А Тейшейра устал, ему было не по себе. Он не хотел ничего слышать. Значит, Меллу боится его, принимает за шпиона Маноло. Чтобы «Ажуда» оказалась здесь лишь в качестве баржи для перевозки зверя, умирающего на ее палубе? Нет, конечно, Меллу ни на мгновение не поверит в такую нелепость. Тейшейра повернул свою лошадь. Перу, этот защитник безумца, держался с ним рядом, продолжая говорить нервным, срывающимся голосом. Тейшейра предпочел слушать широкое, не знающее границ пение негров, предпочел внимать ритму, не знающему сбоев, что заполнял и отягощал собой воздух. Только когда они миновали негров, он заметил, что их лошади шагают в такт этому ритму.