внимание еще в тундре. Но тогда я был далек от мысли, что разгадка Птицы Маук совсем рядом, буквально в наших руках. Эти очки представляли собой два расплющенных серебряных рубля старой чеканки со сделанной посредине прорезью для глаз. На одной стороне был выбит профиль Николая II, на другой — двуглавый орел, эмблема царизма.

Так вот что называлось Птицей Маук!..

— Орел! Двуглавый орел! — повторяла Лиза.

— Маук! — сердито поправил ее Кеюлькан, не сводя глаз со снеговых очков.

Еще в то время, когда Хытындо хотела сделать Кеюлькана своим преемником, она показывала ему изображение птицы-урода, птицы о двух головах. Юноша подумал, что такую птицу, наверное, нелегко убить. На нее надо истратить по меньшей мера две стрелы.

— А на чем была изображена Птица Маук?

Этого Кеюлькан не помнил. Ему было слишком страшно, кроме того светильник, который держал Якага, освещая птицу, очень коптил. Но изображение было маленьким, почти таким же, как то, которое лежало сейчас перед Кеюльканом.

— Почему ты не рассказал Тынкаге?

Хытындо взяла с него клятву, которую не может нарушить ни один «сын солнца». Кеюлькан вынужден был молчать. Он и теперь ничего бы не сказал, если бы не увидел изображения Маук на снеговых очках Бульчу.

— Итак, это двуглавый орел, эмблема царизма, — бормотал Савчук, вертя в руках праздничные очки старого охотника. — А ведь Петр Арианович был близок к разгадке.

— Когда?

— Помните: он думал, не птеродактиль ли это, ископаемое чудовище прошлого? А Маук и была таким чудовищем. Для нас, советских людей, по крайней мере…

— Стало быть, все же гонялись за призраком, — сказала Лиза. — Помните, я говорила: словно бы призрак ведет по мертвому лесу, среди оползней и сбросов…

— Эта птица уже мертва, друг, — обратился я к Кеюлькану, а Лиза ободряюще обняла его за плечи. — Она умерла очень давно. Более двадцати лет назад. На нее истратили много стрел…

— Но в представлении «детей солнца» она жива до сих пор, — напомнил Савчук.

— Все-таки непонятно, почему «дети солнца» бежали от двуглавого орла?

— Пока не сумею этого сказать. Зато с уверенностью отвечу вам, откуда бежали.

— Откуда же?

— Из тундры. Из тех самых мест, где мы были с вами месяц назад.

— Но кто они, «дети солнца»?

Савчук показал глазами на наших проводников.

Бульчу и Кеюлькан сидели рядышком и, попеременно передавая друг другу, разглядывали снеговые очки.

— Это именно то звено, которого недоставало, — сказал этнограф, отбирая у Кеюлькана два расплющенных царских рубля. — Маук связывает Бульчу и Кеюлькана воедино…

— Как связывает? Почему?

— Разве вы не замечаете сходства между ними?

Я с удивлением посмотрел на Бульчу и Кеюлькана.

Да, сходство, несомненно, было! Странно, что я не замечал его раньше. Правда, Бульчу перевалило, наверное, за шестьдесят, Кеюлькану же было лет двадцать пять, а выглядел он еще моложе, лет восемнадцати. И характеры у них совершенно разные: Бульчу суетлив, тщеславен, разговорчив; Кеюлькан, напротив, молчалив, сдержан, замкнут. Но все же что-то общее, несомненно, было между ними: тяжелые ли складчатые веки, прикрывавшие глаза, высокие ли скулы своеобразной формы, манера ли держаться, разговаривать, привычка ли отдыхать, скрестив ноги, расслабив все мускулы.

Обычно это принято называть семейным сходством. Так я и сказал об этом Савчуку.

— Семейное? — задумчиво переспросил этнограф. — Скорей тогда уж родовое…

— Ах, да! — вскричал я. — Ты, Лиза, верно, забыла об этом. Ведь «дети солнца» — пранарод, древнейший народ Сибири! А нганасаны — их потомки, не так ли? Выходит, Кеюлькан приходится Бульчу кем-то вроде дедушки!

Савчук смущенно кашлянул.

— Это было моей ошибкой, признаю. Теперь я оставил гипотезу о пранароде. Не дед с внуком, а двоюродные братья, если хотите… Родство, так сказать, по горизонтали, а не по вертикали. Помните, я расспрашивал Бульчу по дороге о различных родах, из которых складывается племя вадеевских нганасанов?

— Ну как же! Это было абракадаброй для нас с Лизой. Нерхо, Нгойбу, Лаптуха и как там еще?

— Наиболее интересовали меня роды Нгойбу и Нерхо.

— Что же так заинтересовало в них?

— Их малочисленность… Просматривая в свое время дела Туруханского управления, я обратил внимание на то, что накануне всероссийской переписи тысяча восемьсот девяносто седьмого года произошло чрезвычайно резкое уменьшение двух этих нганасанских родов. Бульчу подтвердил факт, но не знал причины. Уменьшение родов оставалось необъяснимым… Только на пороге Страны Семи Трав я понял, что «детьми солнца» являются нганасаны, ушедшие в горы из тундры накануне переписи.

— Беглых нганасанов подставили под понятие народа «икс»?

— Выражение «беглые», пожалуй, удачно. Большинство семей из рода Нерхо и рода Нгойбу бежали в горы под влиянием какого-то непонятного страха.

— Теперь уже ясно, какого страха: Маук выжила их из тундры.

— Но почему, каким образом? — нетерпеливо спросила Лиза. — Ведь все остальные роды остались.

— Мы сейчас это узнаем, — просто ответил Савчук и, придерживаясь руками за камни, начал спускаться в котловину. Мы последовали за ним.

Глава 12

Внутри миража

1

Нужно было спуститься с отвесной скалы. Дальше начинался пологий склон. Возможно, этим путем двигался в свое время Петр Арианович.

Мы прошли уже около трехсот метров в глубь оазиса, никого не встретив на своем пути.

Спуск делался все более пологим. Внизу между деревьями заблестела река. Мы вернулись к ее берегам, обойдя Ворота.

Мох уступил место траве. Кое-где из травы робко выглядывали цветы.

Очевидно, отдельные места «писем» мы понимали неправильно. (Увы, и Бульчу кое в чем взял грех на душу и расписал Страну Семи Трав более яркими красками, чем она того заслуживала.)

Все выглядело гораздо проще, будничнее.

Единственное, что полностью отвечало нашим прежним представлениям о сказочном мирке «детей солнца», был туман. Он полз нам навстречу, цепляясь за траву и корни, колыхался над головой, свивался в кольца, качался среди ветвей.

В этой части котловины лес был особенно густым. Прикинув на глаз расстояние, я понял, что мы находимся примерно в двадцати километрах от того места, откуда кочующий оазис начал свое неторопливое, растянувшееся на много десятков лет шествие по ущелью.

Лиза с критическим видом поглядывала вокруг, недовольно морщилась, иногда пожимала плечами. Я догадался, что ей не нравится тут.

Мне было известно ее пристрастие к чистоте и порядку, ее удивительное умение обживать пустынные и дикие места.

Еще в давние студенческие годы я сказал о ней, что она обжила бы даже плавучую льдину, вежливо потеснив в сторонку белых медведей.

У моей Лизы была натура организатора, устроителя, созидателя.

Вот и сейчас, конечно, она примеривалась, как бы ей навести порядок в котловине, обдумывала, с чем