нам русского исследователя, «они знакомят нас с бытом наших предков, предлагая изображение зданий, различных экипажей, телег, колымаг и саней, лодок, мебели и вообще домашней утвари, различных костюмов, мужских, женских и детских; воинских светских и монашеских; царских, боярских и крестьянских. По этим миниатюрам наглядно знакомимся мы с тем, как в старину пекли хлебы, носили воду; как плотники рубили избу, а каменщики выкладывали храмы; как знаменитый Андрей Рублев, сидя на подмостках, писал иконы; как монахи ездили верхом на конях, и как в дальний путь боярышни отправлялись в крытых колымагах, а мужчины сопровождали их верхом, и множество других интересных подробностей». Подобные миниатюры представляют, таким образом, начатки нашей исторической живописи. «Миньятюра, — говорит тот же исследователь, — часто состоит из двух частей, дольней и горней. Внизу действует благочестивый подвижник, окруженный обстоятельствами быта действительного: строит хижину, несет в водоносе воду, печет просфоры, молится. А над ним в отверстых небесах является сам Господь, восседающий на престоле, окруженный Апостолами, Пророками и всеми небесными силами». Другим образцом начатков русской исторической живописи служит помянутая выше Царственная книга, которая содержит в себе описание последних дней Василия Ивановича и царствования Ивана IV до 1553 года. Она также снабжена миниатюрами, которые наглядно передают нам обстановку Московского двора и разные подробности царского и вообще государственного быта, за исключением некоторых общих или условных приемов, идущих по иконописным преданиям от византийских образцов. Между прочим, здесь изображены: пир великого князя Василия Ивановича у дворецкого Шигони, охота великого князя, его болезненное состояние и лечение, посещение Иосифо-Волоколамского монастыря, пострижение его перед смертью, вынос тела, эпизоды из коронования Ивана IV, выбор его невесты и так далее[87].

Выражая свою заботу о поддержке установленных образцов и правил для иконописи, Стоглавый собор обратил такое же внимание и на исправность богослужебных рукописных книг. Давно уже раздавались жалобы на многочисленные ошибки, которые вносили в них небрежные и невежественные переписчики. Еще митрополит Киприан указывал на это зло. Но оно продолжалось. Собор 1551 года предписывает поповским старостам по городам «дозирать» в церквах не только священные сосуды, иконы, антиминсы, но также Евангелие, Апостол и прочие богослужебные книги и наблюдать, чтобы писцы списывали их с «добрых переводов», а по написании их проверяли. Если же кто, списав книгу, продаст ее неисправленную, таковые предписания отбирать даром и после исправления отдавать в бедные церкви. Следовательно, для переписчиков вводится род цензуры. Но это распоряжение на деле оказалось трудно исполнимым; порча богослужебных книг продолжалась.

Самым действительным средством против нее являлось, сто лет тому назад изобретенное, книгопечатание, которым не только пользовались передовые народы Европы, но и некоторые славянские земли уже имели церковные книги, напечатанные кириллицей.

Первая кирилловская типография, насколько известно, заведена была в Кракове неким Швайпольтом Фиолем или по почину православных русинов, находившихся под владычеством Польши, или по заказу молдо-валахских бояр, так как в Молдо-Валахии письменность и богослужение были церковнославянские. В 1491 году в числе других книг в Кракове была издана полная Псалтырь. Затем в 90-х же годах XV столетия появляются церковнославянские книги, напечатанные в Венеции и даже в Цетинье, то есть в Черногории; а в начале XVI века они печатаются и в Молдо-Валахии. Один русский человек, родом из Полоцка, получивший университетское образование за границей, именно Франциск Скорина, доктор медицины, в 1517–1519 годах напечатал в чешской Праге Библию, переведенную им, при помощи церковнославянского текста, на книжную западнорусскую речь с латинской Вульгаты или собственно с ее чешского перевода, а потому с сильной примесью чехизмов. Тот же Скорина вскоре перенес свою издательскую деятельность в Вильну, в которой киевские и западнорусские митрополиты по большей части имели тогда свое пребывание. Здесь в 1525 году им были напечатаны Апостол и Псалтырь. Около половины XVI века появилась церковнославянская печать и в сербском Белграде.

В Москве, конечно, знали о существовании такого могущественного орудия просвещения, как книгопечатание; по-видимому, знаменитый Максим Грек еще при Василии Ивановиче внушал здесь мысль о заведении типографии. Юный царь Иван Васильевич в 1548 году, поручая саксонцу Шлитте вызвать в Россию разных мастеров, в том числе не забыл о типографщиках. Но, как известно, ливонские немцы не пропустили их в Россию. После того царь обращался к датскому королю Христиану III с просьбой прислать в Москву книгопечатников, и тот действительно в 1552 году прислал какого-то Ганса Миссингейма. Сей последний привез с собой Библию и протестантские книги, которые предлагал перевести на русский язык и отпечатать. Предложение это отклонили; но его техническими сведениями и закупленными в Дании материалами, по-видимому, воспользовались для заведения типографии, которая и была устроена в Москве в 1553 году. Царь дал из собственной казны средства на постройку книгопечатной палаты и на все ее потребности, по благословению митрополита Макария. Любопытно, что здесь немедленно нашлись русские люди, уже несколько знакомые с типографским искусством; они-то и явились первыми нашими печатными мастерами. То были дьякон от церкви Николы Гостунского Иван Федоров, товарищ его Петр Тимофеев Мстиславец и некий Маруша Нефедьев. Но, как и всякое новое дело, самостоятельное русское книгопечатание в Москве наладилось не вдруг. Только спустя десять лет отпечатана была первая (датированная) книга, именно Апостол, в 1564 году, уже по смерти митрополита Макария, при его преемнике Афанасии. Бумага и печать этой книги довольно красивы, но правописание не совсем исправное, и с греческим текстом славянский перевод не поверяли. Важно было то, что напечатанная книга полагала предел дальнейшим искажениям от переписчиков. Однако сии последние не замедлили громко заявить об их личном затронутом интересе. Едва печатники успели издать в следующем году Часовник, как против них поднялось народное волнение. Многочисленный класс переписчиков, видя со стороны типографии прямой подрыв своему промыслу, начал смущать чернь, обвиняя типографщиков в каких-то ересях, будто бы вводимых ими в книги. Обвинение достигло своей цели тем легче, что в народе еще бродили толки о ересях Баткина и Феодосия Косого. Подстрекаемая злоумышленниками, чернь роптала против типографии, и самый печатный дом был ночью подожжен. Иван Федоров и Петр Мстиславец принуждены были спасаться бегством из Москвы. Однако начатое ими дело не погибло. Царь велел возобновить типографию, и печатание богослужебных книг продолжал в ней ученик бежавших мастеров Андроник Невежа. Но вообще нельзя не заметить, что эпоха опричнины отразилась и на этом начинании: при Иване IV печатание подвигалось вперед туго; очевидно, царь стал относиться апатично к сему могучему орудию народного просвещения. И самое волнение, возбужденное против типографии, едва ли могло так разыграться, если бы он сохранил