— Насколько мне известно. Все в руках герцогини Иоланды, и она притворится, что ничего не слышит, если он кого-то из нас двоих позовет. Но говорят, что он без сознания. К нему пускают только Антуана, и я сам вчера видел, как он выходил из комнаты со слезами на глазах.

— Как жаль! Я знаю искусного врача из Византии, который мог творить чудеса.

— Флоренция? Сейчас ваш родной город в трауре, дорогая Фьора.

— В трауре? Это… не монсеньор Лоренцо?

— Нет. Умерла молодая женщина исключительной красоты, как говорят, может быть, вы ее знаете? Ее звали Звезда Генуи.

— Симонетта! — прошептала потрясенная Фьора. — Симонетта умерла?

— Несколько дней назад на вилле Медичи в Пьомбино, куда ее привезли в надежде, что морской воздух сможет вылечить ее, но напрасно.

Предсказание Деметриоса сбывалось! Ей показалось, что она слышит низкий голос грека вечером во время бала, когда они оба смотрели на Симонетту и Джулиано, которые, улыбаясь, вполголоса разговаривали.

«Ей осталось жить чуть больше года. Вся Флоренция будет скорбеть, но вас здесь уже не будет…» Искренне расстроенная, Фьора подумала, как несчастен, должно быть, Джулиано Медичи. А также о том, что прекрасный и хрупкий мир молодости постепенно рушится и, должно быть, однажды исчезнет навсегда. Флоренция пережила свои самые прекрасные праздники и свое самое прекрасное время, потому что их вдохновляла улыбка Симонетты. Ей вспоминалась пророческая песенка:

Хочешь быть счастливым — поспеши,

Потому что никогда не знаешь, что случится…

Фьора подумала, что счастье прошло дважды рядом с нею, и она два раза не смогла его удержать. Третьего раза не будет…

Вопреки общим страхам Карл Смелый выздоровел, сбрил бороду и вернулся к делам. 6 мая, еще слабый после болезни, он подписал в своей комнате вместе с Хесслером и в присутствии монсеньора Нанни договор о заключении брака между сыном императора Максимилианом и своей дочерью Марией. Свадьба должна будет состояться либо в Кельне, либо в Экс-ла-Шапелле.

Это была единственная добрая новость.

А плохих становилось все больше. Швейцарцы продолжали завоевывать Савойю. Солдаты из Вале овладели долиной Роны, а в Валь д'Аосте венецианцы и ломбардцы, шедшие на помощь к Карлу, никак не могли преодолеть перевал Сен-Бернар. Посланный против жителей Вале зять герцогини Иоланды храбрый граф де Ромон вынужден был отступить, и швейцарцы захватили восточный и южный берег Женевского озера. Из Лозанны можно было видеть подожженные ими деревни и города. К тому же герцогу были вынуждены рассказать о том, что случилось в Лотарингии.

Карл был еще очень слаб для того, чтобы разразиться обычным для себя приступом гнева, но он все же решил ускорить подготовительные работы. Через три дня после подписания договора о заключении брака он уже сел в седло, одетый в короткий шелковый плащ, расшитый золотом и подбитый мехом куницы — тяжесть оружия была еще непосильна для его ослабевших плеч, — и в течение четырех часов проводил смотр своих войск и нового вооружения. Так, солдатам были выданы пики такой же длины, как и у швейцарцев, стало значительно меньше кавалерии. Всего набралось около двадцати тысяч человек, из которых одну треть составляли малонадежные наемники, и примерно столько же — жители Савойи, полные решимости биться до последнего человека.

Было решено, что 27 мая армия двинется в направлении Верна. Начать движение она должна была из Морранса, расположенного на расстоянии одного лье к северу от Лозанны. Накануне Фьора, которая должна была присоединиться вместе с Панигаролой к герцогу, пришла в «Золотой лев» проститься с Леонардой, которая в компании с Баттистой оставалась в этом трактире.

Было безрассудно брать пожилую даму в военную экспедицию.

Прощались без лишних слов. Зная, что уговоры бессильны сломить решимость молодой женщины, Леонарда молча обняла Фьору и как можно теснее прижалась к ней. По ее лицу катились слезы.

— Не надо так переживать, донна Леонарда, — пытался успокоить ее Панигарола, который зашел к ней проститься вслед за Фьорой. — Я буду присматривать за нею. Послов редко убивают…

— Но я слышала, что швейцарцы поклялись не брать пленных…

— Монсеньор сказал то же самое. Но в плен меня тоже не возьмут, а донна Фьора все время будет рядом со мной. Знамя Милана знакомо каждому. Змея на нем будет для нас надежной защитой.

— Я знаю, что вы добрый человек и хорошо к ней относитесь, мессир посол… но она сама хочет смерти, а она — мое любимое дитя…

Миланец крепко сжал руки старой женщины:

— Я смогу ей в этом помешать. К тому же… Фьора понимает, что значит оказаться в гуще сражения. Какой бы храброй она ни была, инстинкт самосохранения очень силен.

— Я ее совсем не понимаю. Неужели она так любит Филиппа де Селонже, чтобы дойти до этого…

— Все случается только по воле божией! Молитесь за нее… и не мучьте себя слишком сильно…

Однако сам Панигарола не был так спокоен, каким хотел казаться. Эта кампания была еще большим безумством, чем поход на Грандсон. Победа над швейцарцами, по существу, ничего не давала Карлу или давала, но очень мало, тогда как поражение было непоправимо.

Было бы куда проще заняться переговорами, но как заставить принять разумное решение человека, руководимого лишь уязвленной гордыней? «Лучше умереть, чем принять позор!» Он все время повторял это себе, и единственное, чего добился от него Панигарола, так это разумно медленного продвижения армии. Зато его нельзя было убедить в том, что надо направляться прямо на Берн, в то время как он решил приступить к осаде небольшого городка-крепости Мора, расположенного на берегу озера с тем же названием.

— И как он не понимает, — сокрушенно сетовал посол в разговоре с Фьорой, — что будет расходовать свои силы на эту нору, вместо того чтобы прямо идти на противника? Карл хочет сейчас остановиться, а это даст возможность швейцарцам обойти его с тыла!

Но доводы логики не действовали на герцога. Он хотел громить все, что окажется на его дороге, все, что имеет швейцарское название. 11 июня он осадил Мора и стал лагерем на берегу небольшого озера, которое от Нешателя отделяли только низкие холмы.

В субботу утром, 22 июня, Панигарола и Фьора отправились на верховую прогулку за пределы лагеря. Погода была не очень хорошая, шел дождь, но ни миланец, ни Фьора не хотели хоть ненадолго покинуть лагерь.

В ночь с 20 — го на 21 — е прошла небольшая стычка, но она не имела серьезных последствий. Окрестности поросли небольшим леском, было зелено, свежо и красиво, и, повернувшись спиной к лагерю, трудно было представить