в деревню… деревни Жаровка и Каргалинск были разделаны под орех, где за сочувствие большевизму пришлось расстрелять всех мужиков от 18-ти до 55-летнего возраста, после чего пустить «петуха». Убедившись, что от Каргалинска осталось пепелище, мы пошли в церковь… Был страстной четверг…»[3319].

В селе Боровое эскадрон ротмистра Касилова население встречало белыми флагами и хлебом с солью. Запоров несколько баб, расстреляв по доносу два-три десятка мужиков… была открыта по селу ружейная стрельба и часть села предана огню. Подпрапорщик того же драгунского эскадрона студент Николаев прославился как специалист по части порок…, женщин он предпочитал бить нагайками по животу… Жаль, что всю Страстную и Святую неделю проболтались в деревне, — говорил Фролов, — зато хорошо заработали и неплохо проучили население. Пусть не сочувствуют большевикам»[3320].

* * * * *

Причины восстаний колчаковцы объясняли подрывной работой большевиков. Правда, если большевикам удалось поднять всю Сибирь против чехо-колчаковцев, то это уже само по себе говорило бы, на чьей стороне лежали симпатии населения. Однако в Сибири просто не существовало, сколько либо значимого количества большевиков: те, кто находился в Сибири до начала гражданской войны, были почти полностью уничтожены еще в первые дни чехословацкого мятежа. После окончания гражданской войны в Сибири на 9–10 млн. населения по партийной переписи было учтено всего лишь около 8 тыс. коммунистов[3321]. В то время как в партизанском движении сражалось около 140 тыс. человек в Сибири и до 50 тысяч на Дальнем Востоке[3322].

«Большевиков» из местного населения, признавал Гайда, делала … сама чехо-колчаковская власть: «Восстания, вспыхивавшие по всей Сибири, далеко не носили лишь большевистский характер. Часто они представляли собой попытки сбросить с себя иго власти произвола и насилия»[3323]. С первого дня своего существования чехо-колчаковский режим обрушил массовый террор на все рабочие организации, а на деревне приступил к реквизиции всего, что можно было сдвинуть с места, началось с мобилизации всех взрослых мужчин, затем последовали реквизиции хлеба, продовольствия, лошадей, белья, имущества, денежных контрибуций…[3324]. Пример, что будет с деревней в случае сопротивления реквизициям давало предупреждение командира одного из реквизиционно-карательных отрядов, действовавшего в Канском уезде: «Подати, если не внесены, немедленно внести… При малейшем сопротивлении со стороны сел и деревень я буду беспощадно громить дома артиллерией»[3325].

Для борьбы с вспыхивавшими в ответ восстаниями, «министерство внутренних дел стало формировать отряды особого назначения…, — из которых, по словам Будберга, — получилось нечто страшное и нелепое, ничтожное по своему военному значению…, но очень вредоносное по своей распущенности, жажде стяжательства и легкости по части насилий»[3326]. «Крестьян секли, обирали, оскорбляли их гражданское достоинство, разоряли, — свидетельствовал Гинс, — Среди ста наказанных и обиженных, быть может, попадался один виновный. Но после проезда экспедиции врагами Омского Правительства становились все поголовно»[3327].

«В Тарском уезде усмиряли поляки. По уверениям уездных властей они грабили бессовестно… Обыкновенно русские части вели себя не лучше поляков или чехов. Правда последние допускали иногда невозможные издевательства… Начальник местной милиции рассказывает, что военные власти вытворяют нечто невозможное, что они терроризировали всех, и милиционеры бросают службу и убегают, что хочет убежать и он, потому что население возбуждено и будет мстить всем без разбора…»[3328].

О реакции населения в апреле 1919 г. докладывал, верноподданный слуга колчаковского режима, управляющий Иркутской губернии П. Яковлев: «За последнее время настроение широких слоев сельского и особенно городского общества повышается, разрыв правительства с народом углубляется все больше и больше… Недовольство правительственной политикой чувствуется во всех слоях населения…». Доклад заканчивался мрачными предсказаниями: «Вражда эта, видимо, растет не только в Иркутской губернии, но и по всей территории Сибири, и недалеко то время, когда она может вылиться в открытую борьбу с Омском»[3329].

«Забывая, что война ведется на русской земле и с русскими людьми, военачальники, пользуясь своими исключительными правами, подвергали население непосильным тяготам. — признавал Г. Гинс, — Я ездил на Урал, проезжал плодородные и богатые районы Шадринского и Камышловского уездов… Но вот отступавшие войска докатились до этих районов. Что сталось с населением, почему стало оно большевистски настроенным? Почему не защищалось всеми силами против нашествия красных? Вспомним приказы Главнокомандующего о поголовной мобилизации всех мужчин, представим себе картину отступления, когда в одном Шадринском уезде у крестьян было отобрано до 5 тысяч лошадей и повозок — и мы поймем, что никто не «обольшевичился», но все крестьяне проклинали власть, которая причинила им столько бедствий. «Пусть лучше будут большевики»»[3330].

«Я сам видел, — продолжал Гинс, — в Акмолинсокй области домовитых, зажиточных крестьян…, я ни одной минуты не допускаю мысли, что они стали большевиками. Между ними и коммунизмом ничего общего быть не может. Но они не могли не поддаться настроению «большевизма»…, когда через их деревни прошел казачий корпус»[3331]. Восстания стали приобретать массовый характер. Сам Колчак признавал, что «восстание разрослось и приняло значительные размеры»[3332].

В колчаковском тылу, по сути, открылся «второй фронт». Уже с апреля 1919 г. штабы Чехословацкого корпуса, польской дивизии, а также Главный штаб колчаковской армии начали публиковать оперативные сводки с этого фронта[3333].

Одна из этих сводок сообщала: «в посаде Мариановке (Атбасарский уезд) восстание окончательно ликвидировано, банды красных окружены, расстреляно более 1100 человек, поселок сожжен». По дороге в Мариановку, в селах Новопокровском, Казанском, Константиновке и других расстрелял 43 «агитаторов» и других жителей, заподозренных в большевизме[3334]. Другая сводка доносила: «Беспорядки в западной и северо-западной части Акмолинского уезда подавлены… Банды большевиков численностью более 1 тыс. человек, расположенные в селениях Оксановке и Журавлевке, уничтожены, дома сожжены, а имущество отобрано в казну»… В трех селах Кокчетавского уезда «Большая часть большевиков, поймана. Расстреляно 75 человек комиссаров и красноармейцев, взято много оружия», позже список был дополнен еще 115 расстрелянными[3335].

30 июля в Красноярске восстали узники 13-тысячного лагеря военнопленных и присоединившиеся к ним солдаты двух русских полков[3336]. В карательной акции главную роль играли чехословаки, при поддержке подразделений ген. Розанова. Чехословаки по приговору суда расстреляли 40 венгерских военнопленных. Русских солдат, присоединившихся к восстанию, расстреливали без суда. Их вылавливали и сгоняли на площадь военгородка… Арестованных выстроили в две шеренги, приказали раздеться и залпами укладывали в вырытую яму. Итог этой бойни — около 500 убитых»[3337].

В ответ на подобные «усмирения», «по всей Сибири разлились, как сплошное море, крестьянские восстания. Чем больше было усмирений, — отмечал Гинс, — тем шире они разливались по стране», жестокость усмирителей «создает тысячи новых врагов»[3338]. «По деревням и селам проходили карательные