ней домой, а она уехала. Исчезла. Если бы я захотел, я бы, наверное, смог узнать, где она находится, но…

– Это ничего бы не дало, – продолжила она. – Ничего не изменило.

Они оказались у кладбища Монпарнас и направились дальше по его обрамлённой деревьями аллее. Когда Филип впервые приехал в Париж, он провёл несколько дней, навещая могилы гениев старой литературы. Сейчас это занятие казалось ему совершенно бессмысленным.

– Мне любопытен один вопрос, – произнёс он, чтобы не думать о расставании. – Почему ей не нравился Лукас Белл?

– Лукас Белл?

– Британский писатель, звезда девяностых. Он написал роман.

– Да, я знаю, A Season in Hell. Он вышел в папином издательстве. Но я ничего не понимаю. Что она могла иметь против него?

Когда Филип говорил, дочь Сесилии останавливалась, а он замечал, что подбирает слова так, чтобы максимально нарастить маленький эпизод. Всё было примерно так, начал он… Конечно, все поздние тексты Белла – эта его сентиментальная автобиография завязавшего наркомана Notes from the Edge, это так, что называется, ни о чём, но Филипу всё равно захотелось посмотреть на создателя идеального текста, «чёрной жемчужины», поскольку Season действительно ею был. Поэтому, когда для оживления продаж Белла пригласили на берлинскую книжную ярмарку, Филип в приступе ностальгии решил пойти и подписать у автора свой потрёпанный экземпляр. Но ушёл он оттуда в приятном убеждении, что Белл, хоть по-своему и гений, но уже переместился в прошлое, а будущее за молодыми талантами, за новыми авторами, которые рано или поздно добьются успеха и всеобщего признания.

– Лукас Белл? – произнесла Сесилия, когда он предложил ей пойти на встречу вместе с ним. – Ни за что. Я его видела. Он идиот. Возможно, он хороший писатель, но идиот.

Филипу, разумеется, захотелось узнать почему. Сесилия как обычно выкрутилась. Сказала, что это неважно, что это было давно, что у одного её близкого друга были неприятности, что её это не касается, и им это лучше не обсуждать, потому что думать об этом неприятно.

В итоге Филип пошёл на встречу один. На сцене сидел осунувшийся и бледный мужчина с остатками некогда волнистой гривы – унылыми, седыми у корней прядями. Он, видимо, когда-то сильно поправился, а потом сбросил вес, отчего кожа на подбородке повисла бульдожьими складками. Узнать его можно было только по татуировкам на руках – что-то вроде птиц и какая-то цитата небрежными прописными буквами. Говорил он обстоятельно и всё время уходил от темы. Когда микрофон передали желающим задать вопросы, Филип спросил об автобиографии. Белл забеспокоился, долго думал и в конце концов ответил что-то банальное.

Встать в очередь за автографом Филип не решился и сразу пошёл домой к Сесилии.

– И как встреча? – спросила она. – Как он?

Она охотно слушала подробности о деградации Белла, а описание того, как он мямлил и произносил тривиальные фразы её почти развеселило – enfant terrible сжёг свой талант, пропагандируя декаданс.

– Странно, – произнесла Ракель, – ничего особенного в связи с этим Лукасом Беллом я не помню. Папа обычно вспоминает, как за два дня до книжной ярмарки у Белла случился передоз. Думаю, отец до сих пор злится. А мама вообще не злопамятный человек. Не могу себе представить, чтобы такое её задевало.

Это правда – Сесилия не была злопамятной. Проблема заключалась в другом – в её жизни люди попросту не удерживались.

– Есть ещё что-то, что, как вам кажется, может помочь мне найти её? – спросила Ракель. – Или кто-то?

Филип заметил, что каждую деталь о матери Ракель заглатывает с голодом, о котором он знает всё. Его друзья давно устали слушать о Сесилии, а Николь раздражалась уже при одном упоминании имени. Николь считала, что хватит того, что он посвятил cette femme [224] целую книгу, и полагала, что следующая будет о ней. Она не понимала элементарного принципа сочинительства: человек пишет, чтобы уменьшить боль или тоску по утраченному. Иногда ему казалось, что вся Ein Jahr и есть попытка избавиться от терзающих его вопросов. Буря внутри стихала, только когда он писал, а когда он закончил, она окончательно улеглась. Впрочем, сейчас он уже не был в этом так уверен.

– Похожая на птицу женщина и мужчина в камуфляжной куртке, – сказал Филип. – Я ничего о них не знаю, но, возможно, вам это о чем-то говорит.

Этот эпизод, сказал он, довольно точно описан в романе. Лучший друг Филипа отмечал сорокалетие. Все с нетерпением ждали его новую подругу, или как её можно назвать. Соответствующая новая подруга до последнего тянула с ответом, а в конце сказала, что не сможет пойти. Филип, разумеется, захотел узнать почему. Когда она сообщила, что должна встретиться «со старым другом», он ей не поверил. И сказал, что тоже пойдёт на встречу с этим «другом». И потребовал объяснить, почему она предпочитает этого «друга» вечеринке. Сесилия согласилась, скорее всего, просто чтобы прекратить разбирательство, и через несколько дней они в мрачном настроении направились к ближайшей площади. Другом, в чьём существовании он сомневался, оказалась остроносая иностранка в чёрном развевающемся на ветру пальто. Больше всего она напоминала зловеще-равнодушную ворону. Судя по всему, Сесилия предупредила её заранее, потому что вместо приветствия она сказала:

– Вот, это и есть Филип.

Они пожали руки, обменялись какими-то фразами и разошлись. Филип пошёл на вечеринку один. И только потом понял, что птицеобразная женщина так и не сказала, как её зовут. Что за люди, думал он, впервые чувствуя, как интерес заглушается усталостью. С учётом всей этой таинственности, можно было заподозрить, что Сесилия скрывается от правосудия.

– Сколько ей было лет? – спросила Ракель.

– Около пятидесяти.

– Какого роста? – Он примерно показал рукой.

– С тёмными волосами, да? Короткая стрижка с чёлкой?

– Вы знаете, кто это?

– Возможно. – Голос Ракели звучал глухо. – Но расскажите о мужчине в армейской куртке.

Филип сгустил историю, наделив себя ролью ментально нестабильного детектива и сделав Сесилию таинственной femme fatale. Сказал, что несколько дней постоянно думал об этом мужчине. Восстанавливал в памяти его внешность, осанку и походку, как бы прокручивая дёргающуюся плёнку немого кино. Искал его везде, вздрагивал при виде каждого худого человека в круглых очках, случалось, даже шёл за кем-нибудь следом, хотя понимал, что это вряд ли он. При случае обыскивал квартиру Сесилии, пока она, скажем, принимала душ. Это было несложно, потому что там не было ни одной вещи, которая имела бы отношение к её прошлому. Ни крошечного сувенира. Никаких фотографий в ящике письменного стола, ни оторванных газетных статей, ни старых календарей, ничего.

Человек в армейской куртке был важен