Этот подкатывающий к горлу ком… Где он был все те дни, когда ситуация казалась безвыходной, когда было основание сокрушаться от ощущения поражения, когда внутренняя борьба с самим собой готова была явным образом перерасти в борьбу со своим ближним? Нет. Именно в такие мгновения, как сейчас — тихие, безмятежные, полные печали и бесконечной любви — спирает горло, начинает учащаться дыхание, а краснеющие глаза покрываются жгучими слезами. И если тебе есть кому показать эти слезы, не стесняясь их и самого себя, ты смело можешь называть себя счастливым человеком.

— Ты спишь? — все тем же шепотом спросил он ее, стараясь более того не тревожить.

— Нет, — ответила она чистым голосом, давая понять, что все это время внимала ему.

— Не будь тебя рядом, такое же удушье одолевало бы меня и сейчас, — пытаясь восстановить дыхание, произнес Омид на выдохе. — Тогда мама была рядом со мной, сегодня — ты. Что бы я без вас делал?

Он погладил ее по голове, поцеловал в лоб и безмятежно закрыл глаза.

— Фуф… Фуууф!

— Что случилось?

— Сон, это был сон — как хорошо… Фууууф!

Омид все еще отходил от того, что он увидел во сне, и на просьбу Ки рассказать его сказал, что сделает это утром. Однако, как это обычно бывает, от потревожившего его полотна, развернувшегося перед ним во сне, вскоре остались лишь бесформенные лоскутки.

— Начало было в тумане, в дымке, в вязкой и липкой дымке, словно я шел в киселе. Я и идти толком не мог — ноги увязали в земле, которую я не видел. Кажется я кричал, но не слышал своего голоса. Помню еще как из этого тумана протягивались ко мне руки и били по голове. Откуда-то возникла боль в груди… Это все, что я помню.

— Жуть! Ну, боль в груди была скорее всего от чего-то, что попало под тебя — рука, одеяло, может телефон попал. Руки били по голове, туман — нет, ума не приложу. Может дыхание нарушилось. Кстати — да, что-то попало под грудную клетку, мешало дышать и вызвало боль. Не переживай.

— Да нет, я и не переживаю уже. Тогда переживал. Сейчас — нет. Эх, придумали бы такую штуку, чтобы можно было сны записывать, а после пересматривать. Хотела бы ты свои сны сознательно пересматривать?

— Не очень. Ты бы тоже не захотел, мне кажется. Там же практически ничего не возможно понять. Какие-то образы, какие-то картины, кто-то что-то делает, причем далеко не все из этого будет стоить того, чтобы пересматривать. Нет, суета это все.

— Зато таких бы вот проблем не было. Хочешь вспомнить сон — посмотрел его. Не понравился — стер.

— Нет, ну лично мне мой сегодняшний сон очень понравился бы, и помню я его очень четко. Я лежу под невысоким деревом с кроной ярко-зеленого цвета — очень яркого зеленого. А вот… — Тут Ки ненадолго задумалась. — А вот интересно: я как будто сейчас сама пересматриваю свой сон — я не запоминала всего этого специально! — все вокруг меня покрыто опавшей листвой желтого, красного, бурого цветов. На мне красное платье, волосы распущены. Я поднимаюсь, словно в постели и продолжаю сидеть на земле. Смотрю вокруг себя и ничего не вижу, кроме таких же деревьев и листвы. Камера быстро отъезжает дальше от меня и вверх, и я понимаю, что нахожусь в огромном стеклянном шаре, рядом — множество других таких же шаров. Один из них наполнен морской водой, и там плавает кит, в другом я вижу город — панельные дома, а вот опять мой шар со мной, сидящей среди деревьев на опавшей листве. Шары наши, словно елочные игрушки, висят на ниточках, и тот, кто держит все эти ниточки — не вижу кто именно — начинает быстро поднимать и опускать эту связку — вверх и вниз, вверх и вниз, вверх вниз — словно хочет ими звонить в колокол… Все.

Ки нахмурилась.

— Вот что странно: сначала я была уверена, что сон было бы действительно неплохо пересмотреть, но видела я лишь первую картину — всю в ярких красках, зелени, деревьях. Все остальное приходило по мере того, как я рассказывала его тебе. Но я не выдумывала его, ничего не сочиняла, а в какой-то момент он просто закончился.

— М-да… Странный какой-то он получился. Странные мы — странные у нас сны. Вот так вот. Пошли чай пить, а то мне на работу скоро уходить, да и у тебя утренняя смена сегодня.

Рабочая атмосфера на бирже, в которой работал Омид, ни в какое сравнение не шла с той, в которой ему пришлось жить десять с лишним месяцев тому назад. Омид очень был рад тому, что рядом с ним собрались люди, желающие не просто работать и получать за это деньги, но жаждущие обретать новые знания, постоянно расширяющие кругозор, интересующиеся всем новым и, что он особо ценил, делящиеся приобретенными знаниями и навыками. В самом начале своей службы Омид мог показаться наименее сведущим из всех. Нельзя было сказать, что он знал меньше всех (что, плюс ко всему, подразумевало бы «они знали мало, а он — меньше всех»), просто он не привык к такому активному общению. Но довольно быстро он набрал необходимый минимум и постоянно пополнял багаж знаний и приобретал бесценный опыт.

— Эх, не зря все же я читал все те статьи и смотрел все те видео, когда прощупывал поле своей будущей деятельности, — благодарно вспоминал он недели подготовки к отъезду. — Как бы это странно ни прозвучало, но в этом есть и твоя заслуга, Хаким.

Открыто высказать ему свою благодарность, конечно же, он бы не стал, и поэтому твердо решил отплатить добром своим новым сотрудникам, что он делал регулярно и с большим удовольствием.

Не менее активно проходил час их отдыха, в течение которого они успевали перекусить, обменяться парочкой анекдотов, обсудить самую интересную из проделанных биржевых операций и напоследок перекинуться мнениями об услышанных новостях: общественных, культурных, спортивных, и меньше