Государь с государыней были в отъезде почти два года. В Данциге Пётр Лексеич выдал замуж за мекленбургского герцога Карла Леопольда свою племянницу Екатерину Иоанновну. Из Ростока в Копенгаген царь плыл на галерах и сам управлял парусами. В Дюнкерке осматривал французский флот. В Кале охотился на зайцев. В Париже ходил в Арсенал и в Оперу, посетил шпалерную мануфактуру и анатомический театр. В Лувре русскому царю предоставили апартаменты королевы-матери, но Пётр Лексеич бросил роскошные покои и ночевал в гардеробной. Он потребовал, чтобы с ним встречался не регент герцог Филипп Орлеанский, а сам король Людовик XV — семилетний мальчик; короля привели, Пётр схватил его на руки, поднял и облобызал. В Намюре Пётр Лексеич бился в потешном бою на ходулях и танцевал на ассамблее. В Берлине прусский король Фридрих Вильгельм, давний друг Петра Лексеи-ча, перед прибытием государя во дворец приказал спрятать все хрупкие и ценные вещи, чтобы русский медведь их не поломал; Пётр выпросил у Фридриха античный мраморный статуй, изображающий бабу в срамном виде. Из Пруссии государь повернул обратно в Россию.

Заграница не излечила его. В Саксонии Пётр Лексеич пил марциальную воду, но в Амстердаме, столь любезном государю, его заколотило в падучей. В Бельгии, в Спа, государь опорожнял по двадцать стаканов подряд, однако прежестокие боли в животе не унялись. И приязнь жителей радовала Петра Лексеича тоже не везде. Под Ганновером на обоз государыни напала толпа крестьян; они побили придворных и перепугали беременную Катерину Лексевну; в итоге в Везеле она разрешилась раньше срока, и младенец Павел умер. И всё же не гибель дитяти угнетала дух государя, и не болезни.

После Европы он смотрел на свой Петербург совсем другими глазами. Его столицу размывали наводнения. Пышные дворцы — на самом-то деле деревянные, только оштукатуренные под камень, — покосившись, тонули в зыбкой почве. Мощёные мостовые горбились и расползались. Фрегаты, украшающие Неву, были построены из сырого леса, и через десять лет их ожидала участь мишеней для пушек Кроншлота. А сподвижники государя, князья и графы, генералы и адмиралы, воровали, будто подлые холопы.

Даже первенец государя, царевич Алексей, сбежал к австриякам, а потом в Неаполь: ждал, когда отец помрёт и освободит ему престол. Все затеи отца были царевичу не по нраву — аукалось воспитание в обиженной боярской Москве. Вскоре после возвращения Пётр всё-таки выманил крысёныша из норы, сцапал и отдал под суд. А суд был таким же, как и всё в державе, — лишь видимость Европы: камзолы иноземные, порядок отеческий. Пётр ещё до суда определил царевичу смерть, и все вокруг это знали; немудрено, что судьи — вельможи и сановники — постановили казнить Алексея. Государь пожелал, чтобы казнь не стала потехой для черни, и царевича то ли отравили, то ли задушили в каземате Петропавловской крепости. Под приговором Алексею среди прочих имелась и подпись князя Матвея Гагарина.

К тому времени Матвей Петрович уже обжился в столице. Розыск за ним иссякал. Майорская комиссия Дмитриева-Мамонова почему-то молчала, и Матвей Петрович потихоньку уверил себя, что офицеры ничего не нашли. А фискал Нестеров размахивал бумагами Бухгольца да признаниями купцов Евреиновых. Евреиновы дали покаянные показания аж по сто одному пункту, однако Матвея Петровича это не пугало. Он уже приготовил деньги, которые заплатит в казну, ежели царь посчитает, что свидетельства купцов подлежат возмещению из кармана князя. Обоюдно с Яков-Фёдорычем Долгоруковым, генерал-пленипотенциар-кригс-комиссаром, своим товарищем по китайским караванам, Гагарин перекупил ярославского провинциал-фискалишку Савку Попцова, чтобы Попцов рассказал правду о том, как даёт Нестерову взятки, — так что Нестеров сам ходил под топором, хотя и не ведал об угрозе.

Пётр Лексеич заявился к Матвею Петровичу вскоре после похорон сына — пьяный и с гвардейцами. Матвей Петрович в тот час в гостиной играл в дурачка с Евдокией Степановной.

— А по носу тебя, матушка, хлоп! — сбрасывая карты, весело и ласково приговаривал он. — И ещё разочек хлоп!

В глубине дома зазвенела разбитая посуда и затопали разбегающиеся слуги. Портьера отлетела, лакей Платон шарахнулся в сторону, государь в грязных сапогах прошагал по ковру и повалился в кресло. Гвардейцы остались стоять у входа, как болваны, — они уже очумели от выпитого.

— Ехал мимо, дай, думаю, заверну, — с усмешкой сказал Пётр. — Всё одно Гагарина под стражу брать надобно.

— Твоя воля, государь, — поклонился Матвей Петрович, убирая карты, и шепнул жене: — Дуся, уйди.

Евдокия Степановна, подобрав юбки, тихонько удалилась, кланяясь.

— Мальвазии дай, — буркнул Пётр.

— Платон, беги в бюфет! — не оглядываясь на лакея, велел Гагарин.

— Лёшки Нестерова сын в Амстердам ко мне притащился, — сообщил Пётр. — Всучил донос, что ты сорок тыщ упёр. Верно?

Матвей Петрович быстро смекнул, как себя сейчас вести.

— Может, и сорок пропало, государь, — согласился он. — Не считал.

— Ого! — злобно и весело удивился Пётр. — Уже и рук не прячешь?

— Дел в Сибири невпроворот, государь, — пояснил Матвей Петрович доверительно, но с достоинством. — По сотне бумаг в день подписывал. Небось чего-то недосмотрел, не то подмахнул второпях. Искать надо. Ежели какой урон вышел, так я своими возмещу. Но умысла на кражу не имел.

— Врёшь! — уверенно возразил Пётр. — И не сорок тыщ за тобой! Сорок тыщ — тьфу, бога гневить! — Пётр плюнул на ковёр — ловко, как грузчик на пристани. — Четыреста тыщ — вот это по-гагарински!

Подбежал Платон с открытой бутылкой на серебряном подносе. Пётр цапнул бутылку огромной ручищей и глотнул прямо из горлышка.

— Кубок дай, дурак! — вытирая рот, бросил он лакею. — И гвардейцам моим по бутылке!.. Слыхал, Петрович, я архангельского вица Курбатова от губернии отставил и под суд отдал? Казню, наверно.

Матвей Петрович молча кивнул. Вице-губернатор Курбатов был не князь, а прибыльщик из крепостных. И он поссорился с Меншиковым.

— Курбатов тоже лихоимец. Так что ты, Гагарин, не первый будешь. Все вы воруете. И Голицын, и Куракин, и Яшка Брюс, а Сашка хлеще всех.

— Наговоры, государь, — твёрдо ответил Матвей Петрович.

— Корсакова, вица питербурхского, я велел кнутом на площади высечь. Опухтину и Волконскому калёным железом языки прижгли, — Пётр сверлил Матвея Петровича немигающим взглядом. — А всё мои майорские комиссии! Там офицерики что кремни — мелкие и крепкие! Искрой бьют! Вот кто люди для державы, а не вы, мздуны!

— Мы все тебе служим, — смиренно поклонился Матвей Петрович.

— Служите? — ухмыльнулся Пётр. — Ну да! Где же мой Яркенд? Ты должон был его мне на блюде поднести!

Гневным взмахом руки Пётр сбросил с карточного столика бутылку мальвазии. Вино потекло, впитываясь в ковёр.

— То Бухгольц струсил. Но ты сам его назначил.

— Бухгольца не в солдаты, в петлю пошлю, — пообещал царь. — А вторую петлю рядом с ним для тебя привешу!