Я постарался, чтобы ответ прозвучал весело:

– Ты сама все объяснила: иду из-за раскаяния и на исповедь. Только исповедники мои всегда молчат. Вероятно, не принимают раскаяния.

Эскадра покинула звездное скопление Гибнущих миров. Некоторое время мы еще любовались тем, как красочно планета вытлевает пространством. Я намеренно говорю «красочно», а не «эффектно». Эффектов не было – ни ослепительного пламени, ни разлетающихся протуберанцев, ни вихря газа. Планета тускло засветилась – и только. Но когда мы удалялись, мы видели окружающий ее ореол. Это было облачко новосотворенного пространства – медленно расширяющийся клочок чистого неба. Что могли – сделали.

И опять повторились знакомые пейзажи. Мы вырвались из пыльного скопления, кругом простиралось чистое пространство, в которое были густо и беспорядочно напиханы звезды. А впереди, впервые не экранированный туманностями, раскидывался гигантский звездный пожар – грозное ядро Галактики…

Раньше свободное время я проводил перед звездными экранами. Сейчас было что наблюдать, но я обращался к экрану урывками: меня все больше захватывала лаборатория Эллона, где конструировался конденсатор времени.

Внешне это было нечто вроде автоклава средних размеров. Но нацепленные на него электрические разрядники с питанием от аннигиляторов, вихревые трубы от гравитационных механизмов сразу давали понять, что сооружение не автоклав. Если, конечно, не проводить той аналогии, что в автоклавах проваривается и прессуется что-то вещественное, а здесь проваривалось и прессовалось само время.

– Работа закончена, адмирал! – воскликнул однажды Эллон. – В центре вот этого шарика клочок материи объемом не больше водородного атома. Но вес этого крохотного куска больше тысячи тонн!

Я возразил, что теория отрицает возможность такого сгущения, если масса не превосходит довольно большой величины (что-то около трех или четырех солнечных). Он сверкнул неистовыми глазами.

– Что мне человеческие теории, адмирал! Пусть их изучают рамиры – они не продвинулись дальше вас в понимании коллапса. Поэтому и стараются овладеть энергией коллапсаров для трансформации своего времени. А мы трансформируем время в этом коллапсане. – Он подчеркнул новый термин голосом. – И когда я включу его, частицы, которые мы туда впрыснем, будут вышвырнуты в далекое прошлое или еще более далекое будущее.

– А сами мы не отправимся вслед за частицами?

Он посмотрел на меня презрительно:

– Ты, кажется, путаешь меня с Жестокими богами? Я не такой недоучка, как они. Экспериментаторы! Сунулись в горнило, вылетели, как пробка, в будущее, не удержались там и камнем покатились обратно! Для чего я, по-твоему, подключил к коллапсану выходы гравитационной улитки? Частица с трансформированным временем вылетит в дальние районы, но обнаружится там, лишь когда наступит заданное время – в прошлом или будущем. Вылет в будущее проще, и я его опробую раньше.

Когда я выходил из лаборатории, он задал вопрос:

– Адмирал, ты доволен работой обеих МУМ?

– Нареканий нет.

– Тогда зачем они подчиняются парящему Мозгу? Мыслящие машины – человеческое изобретение, мозг, отделенный от тела, – наш способ управления. Тебе не кажется странным, адмирал, что я, демиург, упрашиваю тебя, человека, восстановить человеческое управление эскадрой?

Мне это странным не казалось. Я знал, что рано или поздно Эллон опять потребует отставки Голоса. Он не любил дракона с первых дней их знакомства, теперь нелюбовь превратилась в прямую ненависть. Уверен, что демиург рассматривал трансформацию Бродяги в Голос как возвышение Мозга над собой, проделанное к тому же его, Эллона, руками – непомерное самолюбие его страдало. Я объяснил, что Голос не командует МУМ, а дублирует их, и хорошо бы иметь не одного дублера, а нескольких (именно поэтому, например, в этой роли стажируется Граций), к тому же новый метод управления кораблем установлен не мной, а приказом командующего… Эллон оборвал меня:

– Граций пусть стажируется. Всего бессмертия вашего галакта не хватит, чтобы осилить функции МУМ. Но плавающий Мозг – ни к чему.

– Вынеси спор о Голосе на обсуждение команд. Если твои антипатии признают обоснованными…

– Симпатии и антипатии на обсуждение не выношу. Но если МУМ разладятся, ремонтируйте их сами или поручите это вашему любимому Голосу. Я больше не буду поставлять ему слуг!

Вечером к нам с Мери пришла Ирина.

– Мне надо поговорить с Эли, – сказала она. Мери встала, Ирина задержала ее: – Оставайся. В твоем присутствии мне легче будет просить адмирала. Эли, вы, наверное, догадываетесь, о чем речь?

– О чем – не знаю, о ком – догадываюсь. Что-нибудь связанное с Эллоном?

Ирина нервно сжимала и разжимала руки. Стройная, быстрая, нетерпеливая, она была так похожа на отца, что, если бы одевалась в мужскую одежду, я принял бы ее за молодого Леонида. Я знал, что мне достанется от нее, и готовился противостоять упрекам.

– Да, с Эллоном! Почему вы так презираете его, адмирал?

Этого обвинения я не ожидал.

– Не слишком ли, Ирина? Мы все – и я, и Олег, и капитаны – с таким уважением…

– Об Олеге разговор особый! А ваше уважение к Эллону – слова, равнодушные оценки: да, необыкновенен, да, пожалуй, гениален, да, в некотором роде выдающийся… А он не пожалуй, а просто гениален, не в некотором роде – во всех родах выдающийся! Кто может сделать то, что может он?

Разговор становился серьезным, и я ответил серьезно:

– Зато он не сделает многого того, что умеют другие. Невыдающихся на кораблях нет. В поход отбирали только незаурядных. По-твоему, Камагин – середнячок? Или твоя мать?

– Я говорю об Эллоне, а не о моей матери или Камагине. Он заслуживает искреннего, а не холодного уважения.

– Чего ты хочешь?

– Почему вы предпочитаете ему дракона? – выпалила она. – Отвратительный пресмыкающийся стоит выше всех! Дракон еле-еле заменял МУМ, когда они не работали, а сейчас, когда они функционируют правильно, путает их команды. Он в сочетании с МУМ хуже, чем одна МУМ!

– Один раз машины уже выходили из строя…

– Ну и что? Еще десять раз разладятся, еще десять раз будут восстановлены! Ваша привязанность к дракону оскорбительна! Можете вы это понять?

– Я не могу понять другого, Ирина. Почему Эллон так ненавидит бывшего Бродягу?

– Спросите лучше, почему я не терплю дракона!

– Хорошо, почему ты не любишь Голос?

– Не люблю, и все! Вот вам точный ответ. Он мне был отвратителен еще на Третьей планете. Бр-р! Громадная туша, дурно пахнет!..

– С тех пор он изменился, Ирина.

– Да, одряхлел, амуры не строит, да и некому. Но запах свой принес и сюда. Я пробегала мимо дракошни, заткнув нос, а вы проводили там часы.