Ну, и совершенно случайно, покупая и продавая, я посещал многие из тех мест, где мы бывали вместе с Денной.

Я так привык встречаться с нею, что теперь она мерещилась мне повсюду, где ее не было. Каждый день сердце у меня радостно подпрыгивало, когда я видел, как она сворачивает за угол, заходит к сапожнику, машет мне с другого конца двора. Но на самом деле все это оказывалась не она, и каждый вечер я возвращался во дворец маэра еще более безутешным, чем накануне.

Вдобавок еще и Бредон несколько дней тому назад уехал из Северена, навестить каких-то родственников по соседству. А я и не подозревал, как привязался к нему, пока он не исчез.

Как я уже говорил, изготовить грэм не так уж трудно, если у вас есть все необходимое оборудование, схема и алар, прочный, как клинок рамстонской стали. Инструменты для работы по металлу в башне Кавдикуса были вполне приемлемые, хотя, конечно, им было далеко до тех, что у нас в артной. Со схемой тоже проблем не было — у меня хорошая память на такие вещи.

Трудясь над грэмом для маэра, я одновременно принялся делать второй грэм, в замену тому, которого я лишился. К несчастью, из-за довольно грубого оборудования, которое было в моем распоряжении, я не успел его закончить как следовало.

Грэм маэра я завершил через три дня после разговора с ним и через шесть дней после внезапного исчезновения Денны. На следующий день я оставил свои бесплодные поиски и расположился в одном из открытых кафе. Я пил кофе и пытался обрести вдохновение для песни, которую задолжал маэру. Я провел там десять часов, и единственное, чего добился, — это волшебным образом перевел чуть ли не полведра хорошего кофе в чудную, душистую мочу.

В тот вечер я выпил несообразное количество скаттена и уснул за письменным столом. Песня для Мелуан так и осталась неоконченной. Маэр был весьма недоволен.

* * *

Денна появилась вновь на седьмой день, когда я бродил по местам наших прогулок в Северене-Нижнем. Невзирая на все мои поиски, она увидела меня первой и, смеясь, подбежала ко мне. Она торопливо рассказала о песне, которую слышала накануне. Мы провели день вместе — так непринужденно, будто она никуда и не уезжала.

Я не стал расспрашивать ее о внезапном исчезновении. Я был знаком с Денной уже более года и кое-что знал о тайных пружинах ее сердца. Я знал, что она ценит свою независимость. Я знал, что у нее есть свои тайны.

В тот вечер мы гуляли в маленьком саду, тянущемся вдоль самого края Крути. Мы сидели на деревянной скамейке, глядя на темный город внизу: беспорядочные брызги света светильников, уличных фонарей, газовых фонарей с редкими вкраплениями огоньков симпатических ламп.

— Извини, пожалуйста, — тихо сказала она.

Мы почти четверть часа сидели молча, глядя на городские огни. Если она и решила продолжить какой-то прерванный разговор, я не помнил, о чем речь.

— Прошу прощения?

Видя, что Денна не отвечает, я обернулся к ней. Луны на небе не было, вечер выдался темный. Лицо Денны было тускло освещено тысячами сияющих внизу огней.

— Иногда я исчезаю, — сказала она наконец. — Быстро, тихо, посреди ночи.

Денна не смотрела на меня, говоря это. Ее темные глаза были прикованы к раскинувшемуся внизу городу.

— Ну да, именно так, — продолжала она еле слышно. — Без предупреждения, не сказав ни слова. И потом ничего не объясняю. Иногда я не могу поступить иначе.

Тут она обернулась и посмотрела мне в глаза. Ее лицо, подсвеченное тусклым светом, было очень серьезным.

— Надеюсь, тебе это не нужно говорить, ты и так все понимаешь, — сказала она. — Надеюсь, мне не нужно объяснять…

Денна снова отвернулась и уставилась на мерцающие огоньки внизу.

— Но все-таки — извини, пожалуйста.

Мы еще немного посидели, наслаждаясь уютным молчанием. Мне хотелось что-нибудь сказать. Мне хотелось сказать, что меня это совершенно не волнует, но это была бы ложь. Мне хотелось сказать ей, мол, для меня главное, что она вернулась, но я опасался, что это прозвучит чересчур искренне.

Так что я побоялся сказать то, чего говорить не следует, и потому не сказал ничего. Я же знал, что бывает с мужчинами, которые цепляются за нее чересчур крепко. Это же была главная разница между мной и остальными. Я не пытался обнимать ее за талию, шептать что-то ей на ухо и внезапно целовать в щечку.

Разумеется, я думал об этом. Я помнил, какая она была теплая, когда кинулась мне на шею тогда, возле конного лифта. Бывали времена, когда я отдал бы свою правую руку, лишь бы обнять ее снова.

Но потом я вспоминал лица тех, других мужчин, осознавших, что Денна их бросает. Я вспоминал всех тех, кто пытался приковать ее к земле — и остался в дураках. И я сдерживал желание показать ей все песни и стихи, которые написал, понимая, что излишняя искренность может все погубить.

А если это означало, что она не целиком принадлежит мне, что ж с того? Зато я останусь тем, к кому она всегда сможет вернуться, не страшась упреков и расспросов. И потому я не пытался выиграть ее любовь и удовлетворялся блестящей игрой.

Однако в глубине души какая-то частица меня не переставала надеяться на большее, и оттого я все время отчасти оставался глупцом.

* * *

Шли дни. Мы с Денной шатались по улицам Северена, сидели в кафе, смотрели пьесы, катались верхом. Вскарабкались на Круть пешком просто затем, чтобы сказать, что мы это сделали. Побывали на портовом рынке, в бродячем зверинце, в нескольких кунсткамерах.

А иногда целыми днями ничего не делали, просто сидели и болтали, и в эти дни главной темой наших бесед бывала музыка.

Мы часами обсуждали тонкости ремесла музыканта. Как сочиняются песни. Как соотносятся куплет и припев, о ритме, о тональности, о размерах.

Были вещи, которые я узнал еще в раннем детстве и о которых часто размышлял. И хотя Денна была новичком в этом деле, в некоторых отношениях это было ее преимуществом. Я-то начал учиться музыке прежде, чем говорить. Я знал десять тысяч правил мелодии и стиха лучше, чем свои пять пальцев.

А Денна их не знала. В некоторых отношениях это ей мешало, зато отчасти именно это делало ее мелодии такими странными и восхитительными…

Ах, плохо я объясняю! Ну ладно: представьте, что музыка — это огромный запутанный город вроде Тарбеана. За те годы, что я провел на его улицах, я выучил их наизусть. И не только главные улицы. И не только мелкие переулки. Я знал все проходные дворы, все крыши и отчасти даже канализацию. Благодаря этому я мог перемещаться по городу, как кролик по кустарнику: ловко, проворно, путая следы.

Денна же никогда ничему не училась. Все эти проходные дворы были ей неведомы. Вы можете подумать, будто из-за этого она вынуждена была бродить по городу наугад, потерянная и беспомощная, заблудившаяся в лабиринте каменных стен.

А она вместо этого просто проходила сквозь стены. Иначе она не умела. Никто никогда не говорил ей, что так нельзя. И оттого она перемещалась по городу, как некое сказочное создание. Она бродила по дорогам, не видимым никому, кроме нее, и оттого музыка ее была дика, непривычна и вольна.