— И вы же меня защищаете? — прошептала она.

Аврора покачнулась, и принцесса обняла дочь.

— Не сокрушайте ей душу! — взмолилась она. — Это все я, моя ревность, моя гордыня…

— Матушка, матушка! — вскричала Аврора. — Вы терзаете мне сердце!

Обе женщины, обессилев, опустились на софу. Лагардер остался стоять.

— Ваша мать ошибается, Аврора, — сказал он. — Сударыня, вы не правы. Ваша гордыня и ревность порождены любовью. Вы вдова де Невера, так кто же, как не я, на миг забыл об этом? Среди нас есть лишь один виноватый — это я!

На благородном лице Анри изобразилось крайнее волнение.

— Послушайте, что я скажу, Аврора, — проговорил он. — Мое преступление длилось всего секунду, и его можно извинить лишь безумной мечтой, мечтой ослепительной и желанной, которая открывала мне врата в рай. Но преступление мое оказалось достаточно серьезным, чтобы свести на нет мою двадцатилетнюю преданность вам. На какую-то секунду я пожелал отнять у матери дочь!

Принцесса потупилась. Аврора спрятала лицо у нее на груди.

— И Господь наказал меня! — вскричал Лагардер. — Он справедлив: я умру!

— Но неужели нет никакой надежды? — воскликнула принцесса, чувствуя, как дочь слабеет в ее объятиях.

— Я умру, — продолжал Лагардер, — в тот миг, когда моя нелегкая жизнь должна была распуститься, словно цветок. Я поступил дурно и понесу за это жестокую кару. Господь особенно гневается на тех, кто пятнает свое доброе дело, — я понял это в тюрьме. Какое право имел я не доверять вам, сударыня? Я должен был ввести радостную и смеющуюся дочь через парадные двери вашего дома, я должен был позволить вам целовать ее сколько угодно. И только потом она бы призналась: «Он любит меня и любим мною!» И тогда я упал бы перед вами на колени — вот так!

Аврора последовала его примеру.

— И вы благословили бы нас, не так ли, сударыня? — заключил Лагардер.

Принцесса медлила — но дело было не в благословении: она просто не знала, что сказать.

— Вы сделали бы это, милая матушка, — очень тихо сказала Аврора, — и сделаете это теперь, в этот страшный час.

Молодые люди склонили головы. Принцесса, возведя к небу полные слез глаза, воскликнула:

— Господи, сотвори чудо!

Затем, сблизив головы дочери и Лагардера, она поцеловала их со словами:

— Дети мои!

Аврора встала и бросилась матери на шею.

— Мы теперь обручены дважды, Аврора, — сказал Лагардер. — Благодарю вас, сударыня, благодарю, матушка! Я даже не думал, что в таком месте можно плакать от радости! А теперь, — продолжал он, и лицо его сразу изменилось, — нам с вами пора расстаться, Аврора.

Лицо девушки покрылось смертельной бледностью. Она чуть не забыла о том, что привело ее сюда.

— Не навсегда, — с улыбкой добавил Лагардер, — мы увидимся по меньшей мере еще раз. Но я хочу, чтобы вы удалились, Аврора, мне нужно поговорить с вашей матерью.

Мадемуазель де Невер приложила руки Анри к своему сердцу, после чего направилась к оконной нише.

— Сударыня, — обратился осужденный к принцессе Гонзаго, когда Аврора отошла достаточно далеко, — эта дверь может отвориться в любую секунду, а мне нужно еще так много вам сказать. Я знаю, что вы со мною искренни, вы простили меня, но согласитесь ли вы внять мольбе приговоренного к смерти?

— Будете вы жить или погибнете, сударь, — отвечала принцесса, — я готова отдать за вашу жизнь всю свою кровь до последней капли и клянусь вам честью, что не откажу вам ни в чем. Да, ни в чем, — повторила она после минутного раздумья. — Я попыталась мысленно отыскать хоть что-нибудь в мире, в чем я могла бы вам отказать, — такой вещи не существует.

— Выслушайте же меня, и да отблагодарит вас Бог любовью вашей милой дочери. Я приговорен к смерти — я знаю это, хотя приговор мне еще не прочитали. Не было еще случая, чтобы окончательный приговор Огненной палаты подлежал пересмотру. Хотя нет, один такой случай был: при покойном короле жизнь графа де Боссю, приговоренного за отравление курфюрста Гессенского[164], была спасена, так как итальянец Гримальди, осужденный за другие преступления, написал госпоже де Ментенон письмо, в котором сознался и в этом отравлении. Но в нашем случае подлинный виновник такого признания не сделает. Впрочем, я собирался говорить с вами вовсе не об этом.

— Если бы оставалась хоть какая-то надежда… — начала госпожа Гонзаго.

— Надежды нет. Сейчас три часа дня, в семь уже стемнеет. В сумерки за мною придет конвой и отведет меня в Бастилию. В восемь вечера я уже буду во внутреннем дворе, где производятся казни.

— Я поняла вас! — вскричала принцесса. — По пути, если мы соберем друзей…

Покачав головой, Лагардер грустно улыбнулся.

— Нет, сударыня, — ответил он, — вы меня не поняли. Буду выражаться яснее, я не намерен загадывать вам загадки. Так вот: между Шатле и двором Бастилии, конечной целью моего путешествия, будет одна остановка, и произойдет она на кладбище церкви Сен-Маглуар.

— На кладбище церкви Сен-Маглуар? — вздрогнув, повторила принцесса.

— А разве не следует, — с горькой улыбкой продолжал Лагардер, — чтобы убийца принял публичное покаяние перед могилой своей жертвы?

— Вы, Анри? — вскричала госпожа Гонзаго. — Вы — защитник де Невера, наш ангел-хранитель, наш спаситель?

— Не надо так громко, сударыня. Перед гробницей де Невера будет стоять плаха с топором. Там мне отрубят правую кисть.

Принцесса закрыла лицо ладонями. На другом конце залы Аврора стояла на коленях и, рыдая, молилась.

— Несправедливо, не правда ли, сударыня? Как бы ни безвестно было мое имя, вы поймете тоску моего последнего часа: оставить по себе позорную память!

— Но к чему эта бессмысленная жестокость? — спросила принцесса.

— Председатель де Сегре, — отвечал Лагардер, — сказал следующее: «Нельзя, чтобы пэра и герцога убивали, как первого встречного! Преступник должен быть примерно наказан».

— Господи, но это же не вы! Регент не допустит…

— Пока приговор не был произнесен, регент мог все, а теперь, если только истинный виновник не признается… Но умоляю вас, сударыня, оставим это. Вот моя последняя просьба: вы можете сделать так, чтобы моя гибель превратилась в благодарственный гимн мученика, вы можете оправдать меня перед всеми. Согласны вы на это?

— Согласна ли я? И вы еще спрашиваете! Что нужно сделать?

Лагардер заговорил еще тише. И, несмотря на согласие принцессы, голос его дрожал:

— Церковная паперть будет от меня совсем близко. Если на пороге церкви будет стоять мадемуазель де Невер в подвенечном платье, если внутри будет священник в полном облачении, если вы, сударыня, тоже будете там, а подкупленный конвой даст мне несколько минут, чтобы преклонить колени