— Кажется, ты что-то упоминала о ее волосах, — отозвалась Шарлотта. — Ты говорила, что твоя малютка такая же белокурая, как и твой супруг.

— С годами сходство между ними становится все более и более очевидным. У девочки те же черты лица, что и у Эдгара — тонкие и правильные, но в них нет жизни, пламени, задора. Когда я вижу эту аристократическую эфемерную бледность щек моей дочери, ее неестественно тщедушную худобу — а сложением она, разумеется, тоже пошла в Хитернлина — меня охватывает бешенство. Пожалуй, единственная черта, которая уж и не знаю, каким образом, досталась маленькой Кэти от меня, — это глаза — чистые, изумрудно-карие, с соблазнительной поволокой. Но когда представляешь себе эти глаза на лице, остальные черты которого неотвратимо напоминают об Эдгаре — то невольно начинаешь ненавидеть собственное чадо.

— Ты ненавидишь свою дочь, Кэтрин? — переспросила совершенно потрясенная Шарлотта.

— Конечно нет! — резко возразила герцогиня, — Как бы то ни было, Кэти все же мое родное дитя, моя плоть и кровь! Но и любить ее — по крайней мере, так, как матери подобает любить своего ребенка, — я тоже не могу, потому что Кэти — дочь Эдгара.

— Это жестоко, Кэтрин, — сказала пасторская дочь после некоторого молчания. — Девочка ни в чем не виновата.

— О, разумеется, — холодно отозвалась герцогиня. — Вся ее вина состоит лишь в том, что она появилась на свет!

— Но ведь ее зачатие произошло не без твоего участия, — заметила пасторская дочь.

— Это правда, — согласилась миледи. — Но это случилось помимо моей воли. Ты же знаешь, дорогая Шарлотта, что мой брак с сэром Хитернлином был чистейшей воды мезальянсом. Меня, будто закланного агнца, принесли в жертву нашей родословной.

— Кэти… — робко проговорила Шарлотта.

— Что? — бесстрастно откликнулась герцогиня.

— Сэр Эдгар любит тебя. Я в этом убеждена. Когда судьба сталкивала нас с тобой там, в Лондоне, я видела, что это и в самом деле так. Любовь светилась в каждом его жесте. Здесь невозможно ошибиться. Послушай, умоляю, послушай меня, дорогая Кэтрин! Твой муж теперь страдает. Страдает глубоко, как может страдать лишь подлинно любящий человек. Вернись к нему, пока не поздно! Возвратись и утешь его в его скорби.

— Ты говоришь, что Эдгар Хитернлин любит меня? Это неправда. Если бы он и в самом деле испытывал бы ко мне хоть малейшую толику настоящей любви, то уж, наверное, не женился бы на мне.

— Ты хочешь сказать, милая Кэти, что твой светлейший супруг мог догадываться о твоей сердечной склонности?

— Он не просто догадывался. Он знал, что я люблю другого! Они оба знали — и Линдлей, — у меня язык не поворачивается назвать его братом, — и Эдгар. Они принудили меня к этому проклятому замужеству, и каждый из них при этом преследовал свои корыстные цели. Эдгару нужно было мое тело для плотских утех, а Линдлею — пэрский титул, деньги Хитернлина и положение в обществе. Только обо мне никто из них не подумал! Я была для них лишь средством реализации их коварных планов.

— Кэти, — серьезно промолвила пасторская дочь, — если твой брат и в самом деле знал о твоей тайной любви, то, возможно, его поступок и впрямь заслуживает порицаний. Но что касается герцога Хитернлина, то, полагаю, ты, в любом случае, к нему несправедлива. Единственное, что можно вверить ему в вину, — так это его горячую любовь к тебе.

— Пусть так, — мрачно откликнулась герцогиня. — Но это ни в коей мере его не оправдывает. Повторяю: если бы его любовь была наделена подлинной вселенской силой, способной вознестись над презренными вожделениями плоти, он оставил бы меня в покое и не стал бы добиваться моей руки.

Шарлотта поднялась с кресла и, подойдя к сидевшей рядом леди Кэтрин, нежно обхватила ее за плечи и спросила:

— Так, значит, такова твоя собственная любовь к тому, то ушел теперь в мир иной?

К Герцогиня едва заметно кивнула, и в это мгновение каждая черта ее прекрасного, исполненного непостижимого величия лица отозвалась безграничной душевной болью.

— Расскажи мне о нем, милая Кэти, — попросила Шарлотта.

— Мы были знакомы с детства, — проговорила миледи, и все ее лицо тотчас озарилось нежной печальной улыбкою, вызванной к жизни отчаянно всколыхнувшейся в ее сознании бурной волной заветных воспоминаний, — Я увидела его впервые, когда возвратилась в дом своего отца из Коуэн-Бриджа. Он был тогда бойким и проворным мальчуганом, приблизительно моего возраста или чуть постарше. Точную дату его рождения не знал никто, включая его самого. Отец сказал, что этот мальчик — круглый сирота, что он не помнит ни своих родителей, ни своего дома, ни даже названия города, откуда он каким-то образом ухитрился сбежать в Лидс. Единственным нестершимся воспоминанием из прошлого этого странного подростка было его имя. Его звали Клифф. Клифф Хит[97].

Пасторская дочь слушала миледи очень внимательно, стараясь не пропустить ни единого слова. Рассказ ее знатной подруги с поразительной точностью напоминал ей древнюю историю ее собственных предков, которую некогда поведал своим детям достопочтенный Патрик Бронте.

Отец Шарлотты красочно и детально рассказывал дочерям и сыну о своем прадедушке, который в одной из своих поездок в Ливерпуль по торговым делам подобрал незнакомого чернокожего мальчика и привез его в свой дом. Найденыш, которого за нетрадиционный цвет кожи и своеобразный выговор с азиатским акцентом нарекли Вельшем, быстро втерся в доверие своего благодетеля и впоследствии разорил всю семью. Более того, этот чернокожий негодяй обманным путем женился на одной из добродетельных дочерей прадедушки достопочтенного Патрика Бронте и отнял у брата своей жены маленького сына Гуга, которого держал в нищете и воспитывал с помощью своих могучих кулаков. Этот несчастный ребенок, незаконно захваченный Вельшем, был не кто иной, как сам Гуг Бронте — многоуважаемый дедушка Шарлотты.

Однако саму Шарлотту волновала сейчас отнюдь не эта душещипательная история ее славных предков, а те невероятные преобразования, которым эти события из реальной жизни подверглись в романе покойной сестры Шарлотты Эмили Джейн «Грозовой Перевал». Вернее — поистине сверхъестественное единение трагической судьбы героев этого романа и жизни несчастной герцогини.

Здесь поражало буквально все: от необъяснимого совпадения имен героев, порожденных буйным, не ведавшим преград воображением Эмили, и существующих в действительности живых людей — родных и близких таинственной леди Хитернлин — до уникальной, возвышающейся над человеческой природой вселенской Любви, представляющей собою странный мистический союз мужчины и женщины. Просто удивительно, что подобная Любовь существовала не только на страницах осененной буйными порывами мрачного Вдохновения книги Эмили, но и гнездилась в страстном, мятежном сознании реальной, живой Кэтрин.