путь через огромное количество разбитых экипажей, мертвых и раненых людей и лошадей, лежавших в куче, и в темноте нам приходилось проходить между ними по одному. В одном месте я был так прижат к лошади, прижатой в свою очередь к экипажам, что мне пришлось прокладывать себе дорогу, убив несчастное животное выстрелом из ружья… Когда я перебирался через нее, она ударила меня копытом в последних конвульсиях агонии…

В этом хаосе людей и лошадей я увидал в 30 шагах от себя полковника де Лароша, лицо которого было освещено пламенем горевшего фургона… Рассеченное от уха до рта лицо его не затянулось еще. Наконец с остатками своего корпуса я добрался до моста, и мы тотчас же с большим трудом перешли на другой берег».

А на правом берегу еще с утра началась форменная мясорубка. На Удино и Нея (в общей сложности приблизительно 12 тысяч человек) навалились полки Чичагова, Ермолова, казаки Платова и партизаны Сеславина.

Ранним утром 17 (29) ноября через один из мостов промчалась повозка Наполеона, окруженная плотным кольцом гвардейцев. Плацдарм, отбитый французским авангардом, спас Императора…

На этот раз он уже не смотрел по сторонам. Вжавшись в сиденье и тяжело дыша, Наполеон в своей медвежьей шубе сейчас больше походил на беспокойного медведя-шатуна. И почти всю дорогу ехал с закрытыми глазами. Кругом слышались крики его доблестных солдат, приветствовавших своего Императора:

– Vivat L’empereur! Vivat L’empereur!..

Через день, в девять утра, по приказу Императора мосты через Березину были сожжены[226]. Сотни обозов с ранеными и беженцами останутся на левом берегу. Над рекой еще долго будет стоять неумолчный вопль отчаявшихся людей. Берег постепенно наполнялся казаками…

Граф Гохберг: «Наступил день, но солдаты с усердием работали над разрушением мостов. Ужасное зрелище представляли многочисленные больные и раненые, оставшиеся на противоположном берегу, которые теперь должны были достаться неприятелю. Ни одно перо не может описать нашей скорби… Вместо раненого маршала Удино команду над 2-м корпусом принял маршал Ней; он прежде всего поспешил сорганизовать арьергард, в состав которого вошли остатки 3-го и 5-го корпусов. В этих отрядах, где насчитывалось до сражения при Березине около 9500 человек, из которых 1500 было кавалеристов, было теперь всего только 1800 человек пехотинцев и 500 кавалеристов».

Армия Бонапарта напоминала мартовский снег: начав таять, снег очень быстро превращается в нечто бесформенное, называемое водой. Лао-цзы…

* * *

Левый берег Березины, как вспоминали очевидцы, представлял из себя горы трупов. Дорога, ведущая к реке, выглядела некой «улицей мертвых тел». Хуже всего приходилось раненым.

Из воспоминаний русского инженера Мартоса:

«Невольный ужас овладел нашими сердцами. Представьте себе широкую извилистую реку, которая была, как только позволял видеть глаз, вся покрыта человеческими трупами; некоторые уже начинали замерзать. Здесь было царство смерти, которая блестела во всем ее разрушении… Первый представившийся нам предмет была женщина, провалившаяся и затертая льдом; одна рука ее отрублена и висела, другой она держала грудного младенца. Малютка ручонками обвился около шеи матери; она еще была жива, она еще устремляла глаза на мужчину, который тоже провалился, но уже замерз; между ними на льду лежало мертвое дитя… Ветер и мороз были прежестокие, все дороги замело снегом, по ближнему полю шатались толпами французы. Одни кое-где разводили огонь и садились к нему, другие резали у лошадей мясо и глодали их кости, жарили его, ели сырым».

Граф де Сегюр: «Бедствие достигло своих крайних пределов. Множество повозок, три пушки, много тысяч мужчин, женщин и несколько детей было покинуто на неприятельском берегу. Они бродили отдельными кучками по берегу реки; одни бросались вплавь, другие рисковали перейти по льдинам, которые плыли по течению; были и такие, которые бросились очертя голову в пламя, пожиравшее мост, обрушившийся под ними; они погибли от двух противоположных пыток, сожженные и замерзшие. Вскоре их тела выплыли и стали ударяться вместе с льдинами о сваи».

Генерал Ермолов: «…После погоды довольно теплой вдруг сделался весьма сильный мороз и поднялась вьюга. По собственному пленных признанию, потеря неприятеля простиралась до 20 тысяч человек убитыми, утонувшими и отдавшимися в плен; взято было весьма много артиллерии, взяты были почти все обозы… Богатства Москвы не перешли Березины: за них было заплачено бегством, срамом и жизнию».

Бегство и срам – то единственное, что отныне ждало впереди солдат Великой армии…

* * *

Генерал-фельдмаршал Кутузов умел видеть и понимать то, что не видело и не понимало большинство из его окружения. Но, главное, главнокомандующего абсолютно не понимал царь. И это очень раздражало полководца. Хотя, вздыхал Кутузов, откуда знать находившемуся в Петербурге императору, что от Тарутина до Березины погибло пол-армии! Плохо одетые, еще хуже обутые, не лучшим образом вооруженные, эти храбрецы, будучи раненными, больными и обмороженными, продолжали гнать захватчиков с родной земли. И, если приказать, будут гнать французов вплоть до Парижа…

Только – стоит ли?! Стоит ли «спасать Европу» до последнего солдата?.. Император Александр был в этом убежден: стоит! Кутузов же имел прямо противоположное мнение: ни в коем случае!

Березина явилась не просто речным препятствием – она стала в прямом смысле Рубиконом, разделившим тех, кто «за», и тех, кто «против». «За» были царь, англичанин Вильсон и прочие «немцы» и прихлебатели. Для фельдмаршала Кутузова, как вспоминал один из очевидцев Березинской переправы, эта самая переправа представлялась некой пробкой из-под бутылки шампанского: вырвавшаяся через ее горлышко пена ушла, а все остальное осталось. Стоило ли мешать этому почти естественному процессу?..

Присутствие рядом русской армии, нехватка продовольствия и фуража, холод – все это убивало наполеоновскую армию. Французы бежали чуть ли не в панике. И подставлять своих солдат, неся при этом колоссальные потери, не хотели ни Кутузов, ни Чичагов, ни Витгенштейн.

Прежние трения с адмиралом на сей раз дали о себе знать. Раз «моряк» поддерживает мнение Государя, рассуждал Михаил Илларионович, пусть докажет свою гениальность на поле брани. В Кутузове заговорил дипломат, а вместе с ним – опытный интриган-заговорщик. Пока Чичагов метался от Борисова к Забашевичам и обратно, фельдмаршал преспокойно сидел себе в Копысе… Сутки, двое, трое… Кто хочет воевать – пусть воюет! Убегает Буонапартий – и пусть себе убегает! Нет никакого смысла гнаться по бескрайнему полю за зайцем, загоняя при этом целую псарню. Если адмирал флота российского иного мнения – пусть докажет «мастерство охотника» в деле, в бою, в том самом чистом поле…

Но в том-то и дело, что «терять лицо» в конце победоносной кампании никто не собирался. Главнокомандующий сидел в Копысе, Витгенштейн «припоздал» в Борисов,