спрашивала «Комсомольская правда»: «Что может быть лучше плохого путча?»[825]и «Почему сказав „А“, Крючков не сказал „Б“?»[826], это — с намеком на группу «А» и на сделанные первые шаги, но за ними не последовавшие иные;

спрашивала «Литературная газета»: «Что же все-таки произошло в августе?»[827];

спрашивала и газета «День»: «Роль шефа КГБ в событиях августа не поддается однозначному толкованию. По его приказу случилось форосское затворничество президента. Именно он, если верить бывшему вице-премьеру Щербакову, сообщил главе правительства о тяжелой „болезни“ М.С. Горбачева, о скоплении боевиков вокруг Кремля и предложил ввести чрезвычайное Положение. Но после образования ГКЧП Крючков словно бы „умывает руки“: подчиненный ему могучий аппарат все три смутных дня пил чай в ожидании указаний и не ударил палец о палец, чтобы восстановить законность и порядок в стране. (…)

Ряд представителей консервативной оппозиции видит за нерешительностью шефа КГБ его сговор с М.С. Горбачевым: он готовил не путч, а инсценировку путча, призванную выявить и устранить политических противников президента»[828].

Даже стопроцентно свои выражали полное недоумение: «…Я никогда и в мыслях не допускал, что человек его калибра мог ввязаться в столь бездарную акцию. (…)

Много позже я испытал шок, узнав, что он был участником „любительского“ путча против М.С. Горбачева в августе 1991 года. (…) Я гораздо меньше был шокирован попыткой переворота, чем той опереточной манерой, в которой она проводилась»[829].

И даже ЦРУ — если принять за истину их версию — оказалось в неведении, по крайней мере, в мемуарах Р. Гейтс вспоминал те часы так: «Казалось, что успех путча неизбежен, если принять во внимание, как развивались события в СССР в последнее время. (…) Но к утру у нас в Вашингтоне появилось ощущение, что что-то не то, чего-то в московском путче не хватало. Почему по-прежнему работали телефоны и факсы и в Москву и из Москвы? Почему почти не изменилась рутинная жизнь? Почему не была арестована демократическая „оппозиция“ — ни в Москве, ни по стране? Как этот новый режим допустил, что оппозиция забаррикадировалась в здании парламента, и туда свободно приходили люди? У нас появилась мысль, что, может быть, организаторы путча не смогли собрать все свои силы…»[830].

Еще?! Думаю, достаточно.

В ответ услышали невнятное, что-то типа: «Все я вам не рассказал и все равно ничего не скажу!» Даже по сию пору — 17 лег спустя! — никому, никогда, ни при каких обстоятельствах, он ничего не скажет, хотя иногда и может что-то пообещать[831], ибо при его информированности цена болтливости может быть его жизнь. Даже несмотря на то что прошло столько времени…

А вот один иностранец кремленолог (кстати, автор биографии Андропова) прояснял ситуацию: «The Coup That Failed»[832], что в переводе на человеческий язык означает: «Удачный ход, чтобы потерпеть неудачу». Эх, хорошо сказал, шельмец. Одно слово: «nation security & intelligence»!

Но ни в одном ситуационном анализе тогда так и не прозвучало: а что делал КГБ? К этому пришли уже позже… Лишь много-много лет спустя появится полный, всесторонний и точный ответ; информация к размышлению от Проханова: «С каждым годом зловещая тайна ГКЧП всё отчетливей проступает сквозь ворох разноцветного мусора, который, в целях маскировки, творцы „великого заговора“ набросали на роковое событие. Осенние астры, торчащие из пушек язовских танков. Прелестные барышни, залезающие в люки броневиков, дарящие любовь очарованным солдатам. Рок-концерт на ступенях „Белого дома“ с наркотическими музыкантами и толпой. Идиот-виолончелист, бегавший по „Белому дому“ с автоматом Калашникова. Все это „революционные комиксы“, наспех раскрашенные либеральной пропагандой. Легковесные „конфетти“, брошенные в глаза потерявшим Родину людям.

ГКЧП — терновый венец „перестройки“, стратегического плана по ослаблению и уничтожению государства, который на протяжении шести галлюциногенных лет осуществляло руководство страны. Позже, на тлеющих угольках СССР, М.С. Горбачев самодовольно признается, что его изначальной целью было разрушение коммунизма, — признание агента на пенсии. Вся мощь нейтралистского государства была использована на самоистребление. Это самообгладывание и поедание имело множество стадий и форм. Захватывались газеты и телеканалы, убеждавшие народ, что Советский Союз — „империя зла“, воплощение кровавого ада. Срезалась и выбрасывалась советская элита, замещалась деятелями, прошедшими „обкатку“ в Штатах. Уничтожались культовые символы и образы, на которых держался советский строй. Поспешно создавался слой мелких торговцев-вампиров, обескровивших через кооперативы промышленность. „Теневики“ сконцентрировали в волосатых руках товары и продукты, фабрикуя череду „кризисов дефицита“. Искусственно плодились кровавые нарывы в союзных республиках. КПСС — структура, образующая государство, была вырвана из политического процесса, как если бы из железобетонного здания была разом вырвана арматура. Тысячи больших и малых мероприятий, управляемых из штаба „перестройки“, шесть лет злонамеренно подтачивали централизм. Смертельным ударом по централизму было создание рядом с горбачевским „Центром-Один“, параллельного „Центра-Два“, олицетворенного Ельциным. Борьба этих двух сфабрикованных „Центров“, управляемых одними и теми же советниками, и стала сюжетом уничтожения СССР. Свелась к передаче полномочий от союзного „Центра-Один“ к российскому „Центру-Два“, что означало конец многонациональной страны. Технология этой „передачи“ обеспечивалась кратковременным конституционным хаосом, во время которого „провода управления“ перебрасывались с одних „клемм“ на другие. Этим конституционным хаосом и были дни ГКЧП. На трое суток был мнимо устранен легитимный М.С. Горбачев. Нелегитимные „путчисты“ бездействовали, передавая власть Ельцину. М.С. Горбачев, прилетев из Фороса, вернул себе легитимную роль, но не арестовал узурпатора Ельцина, — добровольно отдал ему власть. Был ликвидирован союзный „Центр-Один“, после чего, лишенная союзного „Центра“, страна стала разваливаться, как взорванный дом.