– Что-то не так? – осведомился Холстром.

– Вы о чем?

– Да вы побледнели, дружище. Вид у вас нездоровый.

– Разве? Со мной все в порядке.

– Уверены? В нашем возрасте, знаете, уже пора следить за собой. Помнится, вы упоминали про сердце?

Симистер со смешком отмахнулся, но при расставании, сразу на выходе из поезда, Холстом проводил его внимательным взглядом.

Медленно шагая по перрону, Симистер напряженно размышлял. Настолько погрузился в мысли, что, подойдя к железной ограде, начал обходить ее слева. По счастью, толпа была реже обычной, и он, когда спохватился, без труда сместился вправо. Белокурый охранник пристально на него посмотрел – должно быть, вспомнил вчерашнее утро.

Симистер твердил себе, что больше ни при каких обстоятельствах не полезет в автобус, но снаружи полило как из ведра. Немного помешкав, он все-таки воспользовался транспортом. В автобусе было даже многолюднее, чем накануне, если такое вообще возможно; Симистера окружали все те же несчастные люди, а из-за сырости вонь выхлопных газов воспринималась особенно остро.

Задумчивое выражение не сходило с его лица весь день. Секретарь явно заметила, но ничего не сказала. Зато жена не смолчала, застав Симистера в прихожей после ужина.

– Ты ищешь ту посылку, Джордж? – спросила она ровным тоном.

– Конечно нет. – Он поспешил закрыть выдвинутый ящик стола.

Жена не отступалась:

– Ты уверен, что не сам заказывал те книги?

– С чего ты взяла, что я мог их заказать? – изумился он. – Знаешь же, что нет.

– Я рада. Без тебя я их пролистала. Там много фотографий. Жутких фотографий.

– По-твоему, я из тех, кто покупает книги ради мерзких фотоснимков?

– Ну что ты, милый! Я подумала, что ты увидел эти фото и впал в депрессию.

– А у меня разве депрессия?

– Да. Сердце ведь тебя не беспокоит, верно?

– Верно.

– В чем же тогда причина?

– Не знаю. – Он стиснул зубы, но потом усилием воли заставил себя выдавить: – Я не перестаю думать о войне и ее последствиях.

– О войне?! Понятно, почему ты так расстроился. Не надо думать о том, что тебе неприятно, особенно если все уже закончилось. С чего вдруг ты вспомнил о войне?

– Да Холстром постоянно напоминает по дороге на работу.

– Так не слушай его.

– Не могу.

– Значит, найди способ развеселиться.

– Хорошо.

– И не позволяй никому подсовывать тебе эти отвратительные картинки. Вроде той, где людей загоняют в газовый фургон, а потом…

– Прекрати, Джоан! Или ты будешь пересказывать все, что на них изображено?

– Прости, милый. Я и вправду сделала глупость. Обещаешь, что развеселишься?

– Обещаю.

На следующее утро жена проводила Симистера и долго смотрела ему вслед с тревогой. Почему-то ей казалось – нелепое ощущение! – что его серый костюм выглядит траурно-черным. А во сне он постанывал… Поежившись и укорив себя за разгулявшееся воображение, она захлопнула дверь.

* * *

Джордж Симистер устроил небольшой переполох в вагоне поезда, и это событие запомнилось, хотя Холстром оказался очевидцем не с самого начала. Выяснилось, что Симистер стремглав вылетел на платформу и чуть было не опоздал на поезд из-за столкновения с коротышкой в чрезмерно просторном пальто. У кого-то сей факт отложился в памяти благодаря тому забавному обстоятельству, что коротышка, упавший на колени – Симистер буквально его снес, – настойчиво просил прощения, даже когда его обидчик запрыгнул в тамбур.

Бросив взгляд на табличку с указанием типа поезда, Симистер ворвался в вагон – и практически сразу повел себя странно. Он развернулся, безуспешно попытался вырваться наружу, даже просунул пальцы в щель между косяком и резиновой кромкой двери и стал яростно дергать.

Потом наконец сообразил, что поезд тронулся, отвернулся от двери – лицо бледное, губы сжаты – и двинулся вглубь вагона, распихивая попутчиков.

Он стремился к пластинке на стене, с указанием номера и маршрута поезда, а рядом была тыльная сторона таблички, что украшала вагон снаружи; на ней значилось просто: «Экспресс». Симистер уставился на табличку с таким видом, будто не верил собственным глазам, после чего принялся вертеть рукоятку валика, перематывая черную ткань с белыми трафаретными словами. Он вчитывался в каждое название, не обращая ни малейшего внимания на изумленные и разгневанные взгляды окружающих.

Так он прокрутил все названия до конца и приступил к повторному их изучению, когда наконец вмешался обескураженный кондуктор. Игнорируя его увещевания, Симистер громко спросил, действительно ли этот поезд – экспресс. Получив утвердительный ответ, он заявил, что, когда садился, на окне был другой знак, после чего произнес какое-то странное название. Он казался уверенным в своих словах и чрезвычайно возбужденным, как позднее объяснял кондуктор. На просьбу повторить название по буквам Симистер медленно проговорил: «Б-е-л-ь-з-е-н». Кондуктор покачал головой, потом вдруг встрепенулся и воскликнул: «Эй, вы что, смеетесь надо мной? Это же один из нацистских лагерей смерти!»

Симистер шарахнулся в другой конец вагона.

Именно тогда его заметил Холстром, сообщивший, что его знакомец выглядел «как человек, чем-то до печенок потрясенный». Холстром встревожился (и даже ощутил легкий укол вины за душевное нездоровье Симистера), но не смог разговорить попутчика, несмотря на несколько попыток и ряд самых безобидных, совершенно нейтральных тем. Потом Симистер вскинул голову и изрек: «Как по-вашему, бывает ли, что судьба настигает человека, сколь бы мирно он ни жил и что бы он ни планировал?» По лицу Симистера было понятно, что он догадывается минимум об одном логичном ответе на этот вопрос, так что Холстром промолчал. Позже Симистер неожиданно бросил: «Жаль, что мы не британцы, у них в автобусах не стоят», но тут же затих. Ближе к вокзалу он как будто немного приободрился, однако Холстром продолжал беспокоиться за него и потому проводил до выхода из вокзала. «Я опасался, что он себе навредит, уж не знаю, каким образом, – пояснил Холстром. – Мы бы и дальше шли вместе, но он дал понять, что не нуждается в моей компании».

Чувство вины, усугублявшее тревогу Холстрома и, несомненно, объяснявшее, почему он возмутился, когда Симистер его прогнал, проистекало из того факта, что десять дней назад, в очередной раз оскорбленный равнодушием, узостью кругозора и предрассудками товарища по поездкам, он анонимно отправил ему три книги, в которых предельно реалистично, бескомпромиссно и документированно рассказывалось о наименее привлекательных сторонах нацистского режима. Теперь же он не мог отделаться от мысли, что этот поступок действительно встряхнул Симистера, но не так, как ожидалось; вдобавок Холстром стыдился и одновременно радовался, что, отправляя посылку, едва смог заполнить адрес – от количества выпитого пальцы слушались плохо. Впоследствии он старался обо всем этом не вспоминать, лишь произносил порой загадочную фразу – дескать, малые деяния способны распрямить пружину в человеческом сознании.