Рис. 144. Портрет новгородского архиепископа Василия. 1336 г.

Выше, разбирая топографию кузьмодемьянских церквей в Новгороде, мы уже отмечали совпадение изображения кузницы на иконе «Видение пономаря Тарасия» с местом церкви Кузьмы и Демьяна на Холопьей улице[1710]. Исходя из этого, мы можем предполагать, что церковь Кузьмы и Демьяна на Холопьей улице была патрональным храмом кузнечного братства (к которому естественнее всего привязывать и кузьмодемьянскую братчину, описанную в легенде о «Корсунском чуде» XIV в.).

Став новгородским архиепископом, Василий Калика не забывал кузьмодемьянские церкви: в 1347 г. он строит церковь Кузьмы и Демьяна на Кузьмодемьянской улице[1711], а в 1350 г. ставит новое каменное здание церкви на Холопьей улице. Существовали ли обе соседние одноименные церкви и до Василия, мы решить не можем, так как сведения XII в. не дают точных топографических указаний; но во время страшного пожара Неревского конца в 1311 г., когда огонь распространился от улицы Розважи до Гребли и до Борковой улицы и должен был охватить район обеих кузьмодемьянских церквей, летопись упоминает лишь одну. Возможно, что отпочкование второй Кузьмодемьянской церкви (в ближайшем соседстве с первой) произошло именно в эпоху Василия.

Для братчины кузнецов, организационным центром которой была, по моему предположению, церковь Кузьмы и Демьяна, кандидатура Василия Калики, выходца из каличьей среды, была вполне подходящей. Демократическая идеология «калик перехожих», отраженная в молитвах и духовных стихах, должна была отвечать интересам ремесленной корпорации.

С именем Василия Калики связано несколько литературных произведений, раскрывающих перед нами мировоззрение этого интересного политического деятеля XIV в. Его перу предположительно приписывается «Сказание о святых местах, о Костянтинограде» (или, точнее, его оригинал), написанное около 1323 г.

Автор этого описания Константинополя восхищается памятниками искусства, старательно описывает здания, водопроводы, языческие статуи, которые «гораздо были сотворены», и различное «узорочье» из резного мрамора и яшмы.

Отрицательное отношение автора к Западной Европе, столь характерное для Василия Калики, вполне проявилось в «Сказании».

Рассказывая читателям о красоте древнего Царьграда, русский путешественник с горечью и возмущением отмечает вандализм крестоносцев, разрушивших многие памятники искусства после взятия Константинополя в 1204 г.[1712]

Помимо общелитературного интереса, «Сказание» важно для нас как автобиографический материал, объясняющий прозвище архиепископа Василия. Идеология Василия полнее раскрывается другим произведением (бесспорно, принадлежащим ему) — «Посланием епископу Федору о земном рае»[1713].

«Послание о рае» обнаруживает хорошее знакомство его автора с апокрифическими духовными стихами; е одном месте Василий прямо цитирует стихи «Адамова плача», возникшего в среде калик[1714]. Все послание проникнуто демократической идеей, развившейся из еретических учений и шедшей вразрез с каноническими церковными представлениями, — идеей земного, существующего рая. Вместо «мысленного» будущего блаженства в потустороннем мире, обещаемого церковью, еретики проповедывали существование реального рая, доступного для обозрения. Рассказ Василия о путешествии Мстислава Новгородца, видевшего земной рай, утверждает именно эту еретическую идею, пользовавшуюся в средние века большой популярностью среди широких народных масс. Став главой новгородской церкви, Василий продолжал мыслить еретически.

Высокое официальное положение Василия Калики не мешало ему и в церковном искусстве пропагандировать апокрифические сюжеты; сделанные в 1336 г. по его заказу знаменитые золоченые врата Софийского собора полны апокрифических изображений (дуалистическое противопоставление доброго и злого начала, скачущий царь Давид, Соломон и Китоврас, притча о сладости мира сего и пр.), находящих себе параллели в отреченной литературе[1715].

В эпоху пребывания Василия Калики на кафедре происходит очень интересное изменение в искусстве книжной орнаментации. Именно: во второй четверти XVI в. инициалы богослужебных книг Новгорода приобретают необыкновенно легкомысленный, фривольный характер, резко противоречащий литургическому назначению книг. Ругающиеся рыбаки, дерущиеся горожане, купальщики, пьяницы, гусляры и скоморохи могли попасть на страницы евангелий, псалтырей и прологов только при благожелательном попустительстве церковных властей.

Все перечисленные факты характеризуют Василия как человека, не считавшегося с официальной церковностью и открыто заявлявшего о своих полуеретических взглядах, близких к народной идеологии. Политическую роль Василия Калики мы сможем понять только в сопоставлении с другой колоритной фигурой этой эпохи — архиепископом Моисеем, дважды занимавшим кафедру: с 1324 по 1330 г. — до избрания Василия и после смерти Василия — с 1353 по 1359 г.

Владыка Моисей (в миру Митрофан Филиппович) был сыном «нарочитых и богатых» родителей. До избрания в архиепископы он был архимандритом аристократического Юрьева монастыря. Богатый боярин, он независимо от служебного положения постоянно строил церкви и монастыри в окрестностях Новгорода. Собственные монастыри служили ему убежищем во время политических невзгод[1716].

Доставление Моисея в архиепископы совпало со смертью великого князя Юрия Даниловича и вокняжением Александра Михайловича Тверского. В 1330 г. неожиданно Моисей оставил кафедру и ушел в свой монастырь на Коломцы. Уход Моисея совпал довольно точно с приездом в Новгород Ивана Калиты и митрополита Феогноста. Восемь месяцев новгородцы оставались без архиепископа; это отмечено летописцами как необычное явление, но никакого объяснения не дано. Правда, из быстрой смены четырех посадников за короткий срок[1717] можно делать вывод о бурных событиях в городе. Трудно допустить, чтобы уход Моисея был действительно добровольным, как это пытается изобразить летописец. Ведь двадцать три года спустя, когда умер Василий, Моисей охотно сменил уединение своего монастыря на суету владычного двора.

Выбор Григория (Василия) Калики был, очевидно, завершением крайне длительного периода борьбы за важный пост новгородского архиепископа. При таких условиях в новом кандидате естественно видеть представителя какой-то иной группировки. Разница, прежде всего, сказалась во внешнеполитической ориентации обоих деятелей. Архиепископ Моисей почти всегда выступает противником Москвы и сторонником Литвы. С падением Юрия Московского совпало избрание Моисея в архиепископы; тотчас по поставлении его митрополитом Феогностом в Новгород прибыли послы от Гедимина[1718]. С приездом Калиты, гнавшимся за своим врагом Александром Тверским, совпали неизвестные нам события, приведшие к устранению Моисея[1719].

Время вторичного пребывания Моисея на кафедре ознаменовано резким поворотом внешней политики Новгорода против Москвы. Сам Моисей пишет патриарху жалобу на московского митрополита. Неудивительно, что после падения новгородской самостоятельности московский ставленник архиепископ Сергий в 1474 г. очень пренебрежительно отзывался о Моисее.

Полную противоположность представляет внешняя политика архиепископа Василия. В самом начале его карьеры у него произошел конфликт с Гедимином. Когда вновь избранный архиепископ возвращался из Москвы (где в это время был митрополит Феогност), на него было произведено нападение; только наличие крупного эскорта в 600 человек позволило ему избегнуть неприятностей[1720]. Путь от Владимира Волынского до Новгорода Василий предпринял кружной, в объезд основных литовских земель: Чернигов — Брянск-Торжок — Новгород. Василий принимал активное участие в постройке укреплений на западной границе Новгородской земли; это