«Студенты» — Фима на двугорбом, Ленька Иванов на одногорбом, с которого он неумолимо съезжает, — сидят на верблюдах, изображая каждый из себя Лоуренса Аравийского или туарегов, пересекающих с караваном Сахару. Верблюды, ошеломленные наглостью «студентов» не менее, чем хромой сторож, храпят и фыркают. Фиме с Ленькой с помощью всего состава «СС» удалось приманить верблюдов к массивной ограде черного железа, и с нее Фима, а потом и Ленька плюхнулись на плешивые и линялые спины зверей. Губастый еврей-туарег Фима попал точнехонько между горбами и, выдержав несколько неприятных минут, в которые испуганный зверь понес его в противоположный конец вольера, фырча, подпрыгивая и пытаясь, повернув голову, укусить всадника желтыми большими зубищами, укротил-таки двугорбого и, колотя животное каблуками в бока, заставил его пропарадировать более или менее ровно перед оставшимися за оградой Геннадием, Эдом, Анной, Викторушкой и Полем. Безумному Леньке сразу же не повезло. Бывший сержант прыгнул, завизжав, с ограды, но животное шарахнулось, и Леньке пришлось приземлиться на гравий, заменивший верблюду, по мысли харьковских зоологов, поверхность родной пустыни. Вскочив с колена, на которое он приземлился, полизав пораненную ладонь, Ленька, прихрамывая, побежал за своим верблюдом через вольер. По пути он чуть не попал под ноги Фиминого верблюда, причем Фима весело хохотал, сидя высоко в небе, и даже пытался натравить своего желтозубого на неловко бегущего Леньку. Буквально чудом, с помощью Викторушки и Поля, тоже перелезших через ограду и загнавших одногорбого в угол вольера, между повозкой с сеном и железными рельсами ограды, удалось Леньке усесться на зверюгу. Теперь, оказавшийся куда более непокорным, чем Фимин верблюд, одногорбый мотает без устали Леньку по вольеру, никак не давая ему исполнить в подобающе спокойном благолепии клич муэдзина: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его!..» Хитрое и злое животное накреняется набок, подпрыгивает и наконец переходит к тактике чесания об ограду. Зверь решил счесать Леньку с себя и действительно едва не ломает ему ногу, застрявшую в прутьях ограды.

Анна, в руках у нее Генкина одежда, мокрый Генка в плавках и туфлях, Эд со вколотой в петлицу кровавой георгиной, хохочут, пьяные, прижавшись лбами к ограде.

— Леньчик, верблюд не хочет вас! Слезайте на фиг, пока он вас не сжевал! — кричит Генка.

— Ни хуя… — упорствует Ленька. — Я человек, а он зверь. Человек — венец творения. Он должен подчиниться.

Верблюд вдруг валится на передние ноги и на бок. Не ожидавший подлого маневра Ленька летит с животного руками вперед и вспарывает гравий. — Ебаный урод! Сопливый, жирный, горбатый зверь! — ругается Ленька лежа, не спешит вставать.

— Сваливаем, а, ребята? — предлагает Эд. И отходит от ограды. — Сейчас сторож вернется с мусорами.

— Правильно. Пора отходить. Вылезайте оттуда, ребята, — поддерживает поэта непьяная Анна.

— Никак опасаетесь, Эдуард Вениаминович? — иронически замечает Генка, беря из рук Анны одежду. Генка купался в резервуаре с гиппопотамом. Генке захотелось освежиться, и именно в гиппопотамьем резервуаре. Кожа на левом плече у Генки свезена — шершавый гиппо всплыл рядом с незваным гостем и случайно задел его шкурой. Генка утверждает, что гиппопотам ему очень обрадовался, но шкура у него как наждачная бумага.

— Вовсе я не боюсь, — оправдывается Эд, поправляя георгину в петлице, — но береженого Бог бережет, как говорила моя бабушка. Ты же знаешь, что мне нельзя попадать к мусорам в руки даже случайно. Два года я нигде не числюсь. С тунеядцами сейчас не церемонятся. Тебе хорошо, ты официально всегда учишься в Политехническом…

— Пошли. Отступаем, — соглашается Генка. — Только ты зря страдаешь. Пока хромой доковыляет до своей охраны. И пока приедет милиция. Мы спокойно уже будем пить коньяк в «Автомате». Я даже не уверен, есть ли у них в охране телефон.

Хохочущий Викторушка бросает допитую им из горлышка бутылку в находящийся напротив места жительства верблюдов вольер с волками. Перелетев двух серых, молча глядящих белыми глазами с лунным зрачком на загулявших юношей, бутылка разбивается об искусственную скалу. Волки отбегают ближе к своему домику. Бегут, спокойно тряся хвостами. Эд недовольно морщится. Пьяный Викторушка становится хамом. Вот Генка не меняется никогда. И до бесчувствия пьяный, он безукоризненно вежлив. Страшнее всех ведет себя пьяный Бахчанян. Как камикадзе. Удивительно даже, как он еще жив. Однажды, после пары стаканов вина, он так опьянел, что, вырвавшись из рук приятелей, с криком «Суки коммунисты!» помчался по Сумской. За что его, естественно, радостно арестовали дружинники. Хорошо, что сцену ареста видел Мотрич и тотчас же прибежал в «Автомат»: «Баха арестовали!» Все находившиеся в «Автомате» декаденты, интеллигенты, поэты и художники, с полсотни людей, бросились в штаб-квартиру дружинников, находящуюся рядом с Зеркальной струей, а то бы не миновать Баху тюрьмы. Официальный поэт Аркадий Филатов — харьковский Вознесенский, потрясая билетом члена Союза писателей, с большим трудом уговорил дружинников выпустить Вагрича из лап. Баху повезло, что все это произошло в шесть тридцать вечера, после окончания рабочего дня, и «Автомат» был полон своих людей. Опьяней Бах в четыре часа дня… уф, страшно представить себе, что бы с ним было.

В другой раз, в присутствии Генки, Эда и Фимы, пьяный камикадзе (они проходили мимо забора какого-то завода) вдруг повис на полотнище флага, висящего у проходной. Повис и, сорвав флаг, издал воинственный клич, бросился бежать. Менее пьяные ребята, перепуганные, делать нечего, побежали за ним. Из проходной выскочили охранники и бросились их догонять, стреляя. В воздух ли они стреляли, или в ребят, так и осталось невыясненным, ибо никто не оглянулся, бежали как спринтеры. Хорошо, что было уже темно. Их никого не поймали и не ранили. Флаг Вагрич сбросил с моста в воду речки Харьков, и он медленно и неловко тонул, набухая грязной водой. Армянин, южный человек, казалось бы, должен пить вино ведрами и не пьянеть… Нет, Баху пить нельзя совсем, он становится бешеным.

Генка оделся, и они отступают между вольерами и клетками к оврагу. Когда хорошо знаешь местность, то оперировать на местности легко. Они немного задерживаются, переправляя массивную Анну Моисеевну через ограду.

— Предлагаю развалить ее на хуй, чтобы раз и навсегда обеспечить себе спокойный проход на территорию зоопарка, — говорит Ленька.

— Пидармерия сразу же отстроит, — мычит Поль. — Приедет дюжина гегемонов с лопатками и цементом и заделают дыру.

— Да еще стеклышек поверх ограды в цемент натыкают, — хихикает пьяный Викторушка.

Приземляясь уже вне зоопарка, Анна сломала каблук и теперь идет босиком. Наблюдая в профиль пару слоеных подбородков и нос располневшего за последний год «мсье Бигуди», идущего рядом, Эд вспоминает портреты, выполненные Павлом-Полем, такие же слоеные, как его подбородки, выполненные в режущих глаз цветах. Особенно много у экс-матроса желтого цвета в его работах. «Желтый цвет ассоциируется с какой болезнью? — думает Эд. — С паранойей?»

Интересно, что сказал бы доктор Вишневецкий по поводу Поля? Ясно, что сказал бы он по поводу Анны. А вот Поль, нормальный человек Поль или нет? По его рисуночкам судя, он ненормальный, и, скорее всего, параноик. Доктор Вишневецкий… Мучитель Эдуарда. Палач, фашист и ученый…