должно быть. Именно так и получается идеальный пышный банановый кекс.

Пеките 25–35 минут: надо, чтобы он начал отставать от стенок формы и источал совершенно невероятный аромат.

Сердца и хумус

Я как-то прочла объяснение, что травма похожа на проломленный наковальней пол, где дыру так и не заделали.

После травмы порог печали очень понижен: всегда можно снова рухнуть на дно. Мелочи способны ранить как никогда глубоко. Роняешь монетку – и она пролетает бывший пол и летит куда-то еще через проделанную травмой дыру.

Что было интересно, конечно, потому что там, внизу, в темноте – под полом, на котором я всю жизнь жила, – оказалось что-то еще. Внизу, в темноте, обнаружилась возможность, целый лишний этаж, на котором можно было жить, с которым можно жить – и благодаря этому все остальные этажи моего дома стали чуть выше. Мой дом стал больше, чем прежде.

Смерть оказалась не концом, а сдвигом; было больно не потому, что я что-то потеряла, а потому, что что-то приобрела, и хотя этим приобретением была боль, это все равно было чем-то. Это все равно было чем-то новым. Появился еще один этаж, чтобы заполнить его людьми. Это ощущалось как вина. Это ощущалось как свобода.

Я вспоминаю дом, которого лишилась, когда Джим умер: Крохотную Квартирку, застывшую во времени, сохранившуюся в той книге, что я написала, и в снимках, которые мы делали. Я вспоминаю себя на кухне, пытающуюся поддержать в нем жизнь: весь мой мир свелся к гемоглобину и калию, эритроцитам и лейкоцитам, костному мозгу и костям, печени и сердцу. Я готовила ему сердца, нарезанные кубиками и замаринованные, сытные и пряные. До этого я никогда не ела ливер.

Мне казалось, потроха будут горькими и грязными – и в чем-то это так, но по-хорошему, с сытностью, которая похожа на нагретую солнцем терракоту, высыхающие мокрые следы ног, на дым, на землю, на жизнь. Обожаю сердца: красный запах кумина, дымок черного кардамона, размякшие в уксусе и блестящие от оливкового масла, поджаренные на сковороде. Я ем их с хумусом, или положив в питу, или перемешав с клейким пореем: яйцо с размером и формой конца света, в мешочек и с разбитой верхушкой. Ступени балкона оказались под солнцем, и я сижу, поставив тарелку на колени, и поздний март медленно приплывает в весну. Тут хорошо.

На 4 порции

500 г сердец ягненка, очищенные и нарезанные на кусочки (слава Богу, это делает мясник, а если у вас мясника нет, не готовьте сердца)

Хумус и пита для подачи

Для маринада

2 ст. л. коробочек черного кардамона

1 ст. л. семян кумина

2 ч. л. кориандра

1 целый перец анчо чили

100 мл красного винного уксуса

100 мл оливкового масла экстра вирджин

На самом деле здесь главное – маринад. Первым делом поджарьте пряности на сухой сковороде, пока аромат не станет поразительным. Приятно наблюдать за кумином: цвет семян меняется с коричневого на табачный.

В ступке истолките пряности, а потом поднесите ее к лицу и вдохните. Сделайте глубокий вдох. Запах настоящий и живой и совершенно не больничный: вот одна из причин его любить. Когда проводишь время в больницах, начинаешь дорожить тем, что пахнет нормальной жизнью: а это и есть нормальная жизнь.

Чуть-чуть поджарьте и перец и тоже истолките в ступке. Анчо чили пахнет шоколадом и кофе: это один из ароматов, которые изумляют даже тех, кто вообще не готовит. Такие пряности заставляют думать о давних временах, когда их привозили на кораблях издалека и когда миры и войны завоевывали и теряли только из-за этого совершенно нового, наполненного ароматом воздуха.

Порвите поджаренный перец на полоски и растолките с остальными приправами. Пересыпьте в миску и добавьте уксус и оливковое масло. Положите сердца и тщательно перемешайте, а потом накройте крышкой и поставьте в холодильник мариноваться до следующего дня.

Их можно нанизать на шпажки и приготовить на мангале (господи, как мне не хватает гостей у мангала, как я соскучилась по шашлычной погоде!) или на сковороде, поджарив до готовности: они чуть розоватые в центре, с хрустящей корочкой. Выложите на тарелку хумус, а сверху – сердца. Пита заменит столовый прибор.

Фрианды на коричневом масле

– А если это продлится еще, ну недели две? Или даже три?

Мы стараемся понять, сколько может продолжаться апокалипсис. Нэнси говорит по громкой связи, а я пытаюсь придумать, что приготовить из банки яичных белков, которые надо использовать не позже сегодняшнего дня.

– Три недели, – говорю я. – Давай ошибемся в большую сторону и скажем, что три. Как минимум.

Я почти наугад вынимаю продукты из шкафчика: полбанки фисташек, оставшихся от орехового тарта, разрыхлитель, золотистую сахарную пудру.

– Как считаешь, шоколад сюда класть?

Знаю, что она не знает, но хочу перевести разговор на что-то другое.

– Мне все равно, – говорит Нэнси.

– Наверное, можно было бы взять темный шоколад, но это не так вкусно, как с черникой.

– Мне все равно.

– Кажется, у меня в отделении для овощей есть малина, и если взять чуть поплывшие, то с малиной будет вообще идеально…

– Я считаю, тебе надо отправить ему эсэмэску, – говорит Нэнси.

– Нэнси! – предупреждающе говорю я. – Ой, блин…

Я сшибаю локтем пудру, и она поднимается тучей.

– Если это затянется на три недели, можно просто написать. Не обязательно встречаться. Даже по телефону говорить не обязательно…

Я сгребаю пудру и ничего не отвечаю.

– Тео очень славный, – говорит она. – Он не ранит твои чувства.

– С моими чувствами все в порядке, – ворчу я.

Я вынимаю из холодильника кусок масла и бросаю на сковороду, чтобы сделать коричневым.

– У тебя есть его телефон, – не унимается она. – У тебя есть его телефон. Я знаю, ты не хочешь, чтобы я вмешивалась и что-то тебе про него говорила, но он и правда славный и не причинит тебе боли.

– Мне никто не причинит боли, – говорю я.

Коричневое масло, ароматное, пенящееся, золотое. Я бросаю фисташки в блендер и включаю его, чтобы не слушать Нэнси.

– Ага, – соглашается она. – Но тебе надо ему писать. Хотя бы в эти три недели или сколько их там будет. Считай это тренировкой.

Положить фисташки. Положить яичные белки. Сбивать до пены. Я столько раз пекла фрианды, что мне уже даже рецепта не нужно. Они все равно получаются крошечными праздничными кексиками – пышными, высокими финансье, – хоть и не знаю, что мы отмечаем. Что у этого Тео есть мой телефон. Что у меня есть его телефон. Что Нэнси осторожно пытается нас свести. Еще три недели апокалипсиса. (Как минимум.) Март. Вторник. Вообще ничего.

– Тренировка, – говорю я.

Фисташки, белки, сахарная пудра и коричневое масло, взбитые в пену. Рецепта уже не нужно. Дело мастера боится.

«Хороших историй про телефоны не бывает». Я смотрю на мой.

Из него звучит голос Нэнси, чуть искаженный динамиками.

– Не обязательно в него влюбляться, – говорит Нэнси, и эти слова повисают в воздухе между ее телефоном и