не собственной выпечки, без московских извращений, но свежий, из соседней пекарни. Перед мясом – водяной кресс-салат. Шикарная штука, если знать, как его готовить. Или, зимой, наваристый, коричнево-чёрный фасолевый суп. Так согревает, если поперчить его от души… После – яблочная оладушка размером с тарелку, карамелизованная, с огня. И вино. Красное, бутылку. И можно жить дальше.

Потом выходишь на улицу. Уже ночь – с поправкой на манхэттенские огни, из-за которых темно по-настоящему там не бывает никогда. Если остановился в отеле, лучше пройтись. Если нет – доходишь до угла, голосуешь… Более или менее сразу такси остановится. За рулём, как правило, сидит человек из Африки, Пакистана или Бангладеш, который город знает хуже тебя раз в десять, а за пределами Манхэттена вообще почти не бывал. Так что отслеживаешь путь и периодически даёшь ему ценные указания насчёт направления – «дирекшнс». Главное, чтоб он хоть немного рассекал по-английски. Или, точнее, на том сленге, который за него сходит в Городе Большого Яблока, он же Багдад над Подземкой нашей юности…

Давно это было. Теперь ни того ресторана нет, ни здания, в котором он когда-то был, ни того Нью-Йорка, в который приходилось ездить чаще частого. Изъезженного на метро и такси, а до того, когда денег было мало, а сил много, исхоженного пешком вдоль и поперёк. Ещё до кризиса и санкций. До Обамы и Трампа. Когда будущее было непонятным, но светлым, и в него стоило верить, а невозможных вещей не было в принципе. Всего-то надо было отбиться от бандитов и аферистов, не ожидать ничего от государства, ждать от которого было нечего, заработать пару миллионов и помочь тем, кто был умнее тебя и знал то, что в мире мало кому удавалось узнать, но деньги зарабатывать не умел. Хорошее дело – молодость.

* * *

У каждого, кому с этим в детстве повезло, родители разрешили, или сами держали кого – свой любимый зверь. У внучек: у одной рыжий с тёмными подпалами (официально это называется – оранжевый соболь) померанский шпиц-девочка, Джерри-Ли: пару кило меха и, в районе хвоста, белого пуха, звонкого лая (передвижной сторож-звонок), невероятной прыгучести и нахальства. С младенчества вместе: подружки. У другой кот Мурчик – серый с рыжинкой, полосатый, «цвета скумбрии», с белой грудкой и такими же «носочками» на передних лапках, охотник, кастрированный по медицинским соображениям, но боец. Она его не даёт ругать и подкармливает выловленными в пруду карасями. Он её терпит. Не царапался никогда, даже когда она его в нежные годы за хвост пыталась поднять. Возможно, пенсию зарабатывает, постепенно приручая хозяев. С немалым успехом.

У внука было две живших параллельно, но в разных местах животинки. Трёхцветная кошка невестки Мэри, со сложным ревнивым характером и мягкой, до изумления шелковистой шкуркой, подобранная в Питере на улице ещё котёнком и полжизни там прожившая, так что Москва ей не пришлась по душе, как с питерскими часто и бывает. Он её по малолетству любил пугать, за что ему врезали лапкой от души. Так что, когда в семье появилась младшая сестра, кошку, любя, но от греха подальше, увезли к родителям – в Казахстан. Где они её холили-лелеяли, и там она закончила свои дни, когда настал её срок.

Вторым – уже в возрасте, но чрезвычайно любимым животным была девочка-пекинес жены, Гакусей Зянь-Вэй, по-домашнему – Зуля. Маленькая, что называется – «рукавная» собачка. Бывают такие, хоть и редко. Два кило весу, а в зимнем меху и отъевшись – два с половиной: палевая шерстяная варежка с глазами-пуговками и хвостом-султаном. Тоже прыгучая, храпевшая во сне, как подвыпивший биндюжник, как с собачками такого типа всегда и бывает. Упрямая до чрезвычайности, любопытная, храбро защищавшая бабушку от курьеров, приносивших ей пенсию, но категорически не игравшая с собаками, – напугали в детстве. Набросилась на неё, ещё щенка, соседская эрделька, дурная на всю голову, навеки отбив охоту общаться с кем угодно, если он на четырёх лапах.

Хотя за воронами и голубями она гонялась страстно. Вороны на это, надо сказать, смотрели с большим юмором. Умные птицы и для маленьких собак очень опасные. Стоит учитывать. Но вот чего Зуля не любила, так это гулять. Её бы воля – из дома бы вообще не выходила. То ли дело – лежать на коврах. Грязь уличная её вводила в ступор. Да и когда погода была хорошей, собаку приходилось относить подальше от дома и там ставить на траву или тропинку. После чего она двигалась прямо к подъезду, как подвыпивший моряк к родному кораблю, словно в неё был встроен компас. И если не соизволяла по дороге сделать свои дела, её приходилось относить опять – в другую сторону.

Единственное исключение – свежевыпавший снег, по которому низко посаженная, со своими короткими, прикольно кривыми лапками, но чрезвычайно опушённая мадам Зуля ходила с удовольствием, и даже могла позволить себе по нему покататься-поваляться, как персонаж русских народных сказок. В последние годы жизни, в посёлке, на природе, ей было гулять интереснее. Клинкерные дорожки, трава… Очень любила с хозяйкой в жару полежать на крыльце, в теньке. Когда одной особенно снежной зимой намело сугробы под самый верх внутреннего забора, на метр с лишним, с удовольствием по твёрдому насту бродила между кустами, обнюхивая торчавшие из снега прутья с остатками листвы. Правда, на сугробы её приходилось забрасывать, зато спускалась она сама, прыжками, гордая и явно очень довольная собой.

У жены в семье тоже была собачка, папина. Крошечный японский пинчерок, с характером самурая и преданностью истинной японской женщины. Капризная, признававшая за хозяина только главу семьи, а всех остальных её членов терпевшая через силу. Что не способствовало любви к ней детей, которых она периодически покусывала, так что собственные любимые собаки у них появились уже в зрелом возрасте – и то случайно. Помянутую выше пекинеску купили, гуляя по Арбату с дочкой, зайдя на выставку щенков и котят, провести время. Умная заводчица предложила взять её на руки – псица глянула жене в глаза, вздохнула, и в неё тут же влюбились. Ну, кто видел щенков-пекинесов, тот понимает. Так с тех пор в семье и жила – тринадцать лет. Куча была проблем с медициной, да и умерла от сердечного приступа, хотя её несколько лет с того света вытаскивали, но счастья, когда тебя с восторгом, преданно глядя в глаза и крутясь юлой, встречают у порога, столько…

Своя первая собака была лаечка. Маленькая, западно-сибирская. Точнее: ненецкая оленегонка – он же ненецкий оленегонный шпиц. Умнее