Дальше развитие событий ограничивалось лишь воспитанием и полётом фантазии претендентки.

Совсем другого хотел сам Никольский. Ну и поступил, естественно, сообразуясь со своими планами.

В начале двенадцатого он уже вернулся домой, в пожарном темпе переоделся и прыгнул в ночную «шестёрку». К часу ночи был у дома Мишель.

А там…

Там жизнь била ключом. Дверь Центерова сарая была широко и призывно распахнута. Напрочь охрипший пёс, короткой верёвкой привязанный к деревянной лавке, с появлением очередного клиента даже не залаял, а как-то сипло закашлял, не вставая с места. Несколько долговязых нескладных фигур в белых рубашках громко ржали и матерились. Кого-то тошнило в кустах. Роман приоткрыл ветви шалаша и увидел там такую же пьянь, «отдыхающую» уткнувшись в стол, с безвольно свисающими вниз руками. Роман включил фонарик и посветил на лежавшего.

– Пошёл отсюда, – негромко и спокойно произнёс он.

Парень неуверенно подняла голову, и Роман с изумлением узнал Карпинского. У Карпинского был мутный взгляд и совершенно синюшное лицо. Сзади послышался топот. В шалаш всунул голову запыхавшийся Пакин. Узнал Романа:

– Никольский? А ты что здесь?..

– Ми-и-ишел… Ма белл… – диким голосом заорал Карпинский и рванулся было встать с лавки.

– Толя, Толя, не надо… не надо, – замельтешил Пакин.

– Поить не надо, – рявкнул Роман и, взяв за подмышки, легко выволок Карпинского из шалаша, – неси его теперь домой, давай…

– Да кто его поит, – досадливо пробормотал Пакин, принимая обмякшее тело на спину, – я, что ли? Центер тут, козлина, открыл лавку и в долг всем наливает, а я таскай…

– Таскай-таскай, – благословил Роман, – отличный у вас выпускной, ребята, надолго запомнится.

– А ты-то… – опять начал Пакин, но Карпинский в очередной раз ожил на его спине и истошно заорал.

– М-ы-ышел… Ми-шель!.. Мишель…

Из сарая выскочил Центер.

– Ребятушки… – умоляюще проблеял он, – ребятушки… вашу мать, идите, идите отсюдова! Не ори ты, ради Христа, а то щас… вашу мать… менты прискочат, примут всех, и вас, и меня.

– Менты прискочат… – передразнил Пакин, – раньше надо было думать, когда наливал!

– Как не наливать-то, – заюлил Центер, – как не наливать-то? Ходите ведь, просите, вашу мать…

– Ми-шель!.. – не унимался Карпинский.

Из подъезда вдруг вышла Мишель.

– Валите! – тихо приказал Роман, и Пакин шустро уволок Карпинского в темноту.

– Мы-шелл! – донеслось уже не так громко из темноты слева.

Мишель вздрогнула и быстро подошла к Роману.

– Уже всё в порядке, – успокаивающе улыбнулся он.

– С кем он? – спросила Мишель.

– Да с Пакиным. Пакин трезвый, – предупреждая вопрос, ответил Роман.

Мишель выдохнула и улыбнулась.

Тем временем испуганный Центер закрывал лавочку, заводил в сарай дворнягу и выпроваживал плачущим голосом с бесконечными «вашу мать…» разгулявшихся выпускников.

А потом они ушли в зелёную комнатку. Просто повернулись и пошли, Мишель впереди, он за ней. И мысленно затворили за собой невидимую остальным дверь. Вместе сели на скамейку. На пеньке-столе стояла знакомая белая кружка. Мишель быстро сходила на верандочку и принесла вторую – с намалёванной рожицей и сколотым носом. Роман разлил чай из белой кружки в две. Не сговариваясь, они повернулись друг к другу, чокнулись и выпили по глотку. Засмеялись.

Подул сильный, но ласковый ветер. Было очень тепло, а Мишель вдруг передёрнуло. Роман растерялся. Он надел только лёгкую рубашку, а пиджак оставил дома. Что нужно сделать, чтобы согреть девушку, в теории он знал, но сидел как истукан. Мишель опять заглянула на верандочку и вернулась, кутаясь в драную, связанную с огромными прорехами шаль. Роман с усмешкой подумал, что каждая из его одноклассниц скорее застрелилась бы, чем накинула на плечи этот проеденный молью треугольник. Они молчали, откинувшись назад, опершись на домик спинами, и смотрели в тёмное окно её квартиры. Открытое окно.

Ветер усилился. Серебряная луна то показывалась, то пряталась за тучами. Вольно и таинственно волновалась листва уже опавшего пиона, поскрипывали соседские качели. Ветер принёс сладкий, фруктовый запах жасмина, откуда-то белым дождём внезапно посыпались его лепестки.

Ветер пел, шелестел, насвистывал, затихал, снова налетал, менял направление; срывал лепестки с жасмина, который, как понял Роман, незаметно рос за домиком и опирался ветками прямо о кровлю… Он нежно сдувал лепестки с крыши, делал вид, что даст им упасть, а потом яростно взвихривал, и они летели вверх фантастическим белым салютом и снова опадали, чтобы опять взлететь и унестись неведомо куда.

Они сидели в этой белой жасминовой вьюге, молча, готовые сидеть так ещё тысячу лет. Роман совершенно ясно понимал, что слова излишни. Натужно и глупо сейчас прозвучали бы любые объяснения.

Сдвинув кружки с холодным чаем, они праздновали вместе последнюю ночь их детства. От мысли, что этот праздник Мишель решила разделить именно с ним, сердце горячим комом поднималось к горлу, а потом тепло растекалось, делалось нестерпимым и требовало судорожно втягивать через сжатые зубы прохладный воздух…

Вдруг в открытом окне началась какая-то скрытая возня, стукнула табуретка и над подоконником медленно взошла светловолосая встрёпанная головёнка на тонкой шейке.

– Мишель… – тоненько прохныкала она, – приди… Мне стра-а-ашно…

– Я иду, – ласково откликнулась Мишель, – ложись… скорее.

«Шурины дети», – понял Роман и вопросительно взглянул ей в глаза.

– Шурины дети, – тихонько сказала Мишель. – Отец у них сегодня… разбуянился.

Из окна раздалось невнятное хныканье. Мишель повернулась и пошла в дом. Роман за ней, проводить до подъезда.

Во дворе стоял милицейский уазик. На боку надпись «Дежурная». «Неслышно как подъехали», – удивился Роман. Двор был пуст, Центер и его клиенты уже давно рассосались.

От машины отделился человек в форме. Он подошёл поближе, придвинул лицо к Роману, вежливо спросил: празднуем? И понюхал воздух. От Романа, естественно, не пахло.

– Девушку провожаем? – уже дружелюбно спросил блюститель порядка.

Мишель, улыбнувшись, кивнула.

– Давай-ка, парень, садись, подкинем, куда надо, пока приключений на свою… эту… не наловил, – предложил более солидный голос с водительского места, – всё равно в центр едем.

– Мне на юг, – предупредил Роман.

– Ну на юг, один фиг, – согласился тот же голос.

– Пожалуйста, – попросила Мишель.

Конечно, Роман не хотел ехать, а собирался до утра сидеть в зелёной комнатке, напротив её окна, но вдруг понял, что это слишком, и ей будет мешать такая назойливость, поэтому махнул рукой и полез в заднюю дверь «дежурки».