– Но хватит о Воскресенском! – быстро перебил Морской. – Он зол, и бредит, и явно не в себе. – Лариса, если надо, может и бросить балет – у преподавательницы никакого опыта и репутации все равно нет, так что не страшно. Ты что-нибудь узнал про Николая?

– Нет возможности. Воскресенский у нас когда-то проходил экспертизу, поэтому мой запрос про него выглядел логичным. Про Колю – я не понимаю, как и у кого спросить. Подумаю. Вообще твоя идея разговорить старика показалась мне хоть и странной, но правильной. Пока он на свободе и не связан обязательством молчания, надо спрашивать. Жаль, что бесполезно…

Морской кивнул, покорно соглашаясь. Настаивать на том, чтоб Яков дергал за все ниточки знакомств, было жестоко и, скорее всего, недейственно. Своей родной сестре – второсортной певице, но прекрасному человеку, арестованной три года назад, Яков помочь ничем не смог, как ни пытался. Даже адрес для передач и посылок не получил! Она, конечно, была птицей совсем иного полета, чем Коля, жена одного из заместителей Орджоникидзе, давно проживающая в Москве и наверняка замешанная в каких-то тайных делишках, но все равно заставлять Якова снова стучаться в запертые двери не хотелось.

Мужчины помолчали, глядя друг на друга. Оба думали об одном и том же и знали про это. Они уже собрались идти в палату, но тут одна из дверей на этаже с грохотом отворилась и оттуда повалил народ. К палате Воскресенского подбежала молоденькая сестричка в белоснежном халате с собранными корзинкой на затылке косами. Невысокая, шустрая, с огромными глазами и ямочками на довольно круглых для такой хрупкой комплекции щеках. Морскому девушка показалась бы очень милой, если бы она сразу не принялась кричать:

– Вы кто такие? Как сюда попали? Человеку покой предписан! Вы зачем его дергаете? – Предъявленное Яковом удостоверение еще больше разозлило скандалистку. – Судебная экспертиза? А этот пациент что, арестованный? Нет! Я у следователя спрашивала, который тоже, кстати, явился вопреки всем медицинским предписаниям. Но тот хоть извинялся и разрешения поговорить спрашивал. И яблоки принес. Не мне, а пациенту, нечего тут хмыкать! Немедленно уходите!

«Пока в нашей стране медсестры отважно защищают покой пациентов, не страшась ни чинов, ни имен, мы непобедимы!» – с некоторой нежностью подумал Морской. А вслух хотел сказать, что тоже ведь пришел не с пустыми руками… Но не успел.

– Галочка, Галочка, извини нас! – Выглянув из палаты, к медсестре кинулась Лариса. – Это мои родители. Все трое. Мама, папа и отчим. Я тебе про них миллион раз рассказывала. Мы все дружим с Колей Горленко, мы уверены, что он невиновен, поэтому нам очень нужно поговорить с твоим дедушкой. Мы не будем его волновать и не причиним ему вреда…

– Скорее даже принесем пользу! – ввернул Морской, сориентировавшись, что перед ним не медсестра, а внучка пациента. – По первому образованию я медик, – он наткнулся на скептический взгляд Якова и исправился: – По первому неоконченному образованию. В общем, могу со стопроцентной уверенностью утверждать, что эта капельница вашего дедушку чуть не убила. Вероятно, неприятие веществ. Скажите докторам…

Несколько секунд Галочка растерянно моргала, потом решительно вошла в палату. Игнорируя присутствие склонившейся над больным Двойры, сняла с капельницы препарат, легко отпрыгнула к окну и вылила содержимое флакона в форточку.

– Так будет надежней, – объяснила она ошалевшим зрителям, возвращая пустой флакон на место. – Меня в этой больнице никто не слышит. Хамят, за человека не считают, еле разрешили остаться с дедом – и то не на ночь, а до 20–00.

– О! – Двойра обрадовалась возможности быть полезной. – Это я возьму на себя. Меня послушают, уж не сомневайтесь. – Она прочла название лекарства, удивленно скривилась, фыркнула что-то презрительное в сторону Морского и пошла искать медперсонал, чтоб прояснить и скорректировать картину лечения. – Яков, что ты застрял? – заглянула она в палату через миг. – Пойдем! Будешь моим самым весомым аргументом!

– Спасибо! – уже робко улыбнулась вслед Галина и, сев на табуретку, схватилась за виски. – Так голова болит! Первый раз в жизни решила закурить и чуть не задохнулась, – объяснила она Ларочке. – Какой-то идиот закрыл курилку со стороны коридора на замок, и мы с курцами час сидели в душегубке… Хорошо хоть я все же уговорила их выбить дверь.

В ответ раздался тихий голос старика:

– Идиот? Закурить? – От негодования адвокат даже заговорил нормальным, здоровым голосом. – Дитя мое, тебя что, подменили? Что за слова? Что за намерения?

– Ой, дедушка! – Галина с мгновенно озарившей ее лицо лучезарной улыбкой бросилась к кровати. – Так ты уже не спишь! Прости, я просто нервничаю сильно. Больше не буду, – тут она подняла глаза на посетителей и сказала: – Что ж, задавайте поскорей свои вопросы и дайте человеку отдохнуть.

– Мы, собственно, уже поговорили. За что огромное вам, Александр Степанович, спасибо, – не желая больше стеснять внучку с дедом, галантно поклонился Морской. Однако чувство долга перед другом пересилило, и он спохватился: – Но, если можно, я хотел бы расспросить вас! – обратился он к Галочке, но тут же снова переключился на старика: – Хотя и к дедушке осталось полвопроса. Александр Степанович, если я верно понял, Горленко обвиняют в том, что он украл у вас золото. Но ваша Галочка обмолвилась, что никакого золота не было… Такая странная нестыковка. Вы знаете про это что-нибудь?

– Я знаю? – спросил сам себя старик и, тяжело вздохнув, ответил: – Знаю. Только вряд ли вы поймете. Я это золото немножечко придумал. С ним дело вашего Горленко будет не политическим, а уголовным. Я адвокат, я вижу возможность извлечь выгоду для обвиняемого в таких просьбах следователя.

– В просьбах следователя? – хором переспросили присутствующие.

– Разумеется, – ответил Воскресенский. – Сам я никогда не стал бы так манипулировать. Дал показания, так сказать, добровольно, но по разнарядке. Похоже, кое-кто крепко вцепился в вашего парня и категорически не хочет выпускать его из лап. И этот кое-кто – не просто следователь, а уголовных дел мастер. Значит, парень должен был действовать с целью наживы. Я же пошел навстречу намекам и дал показания про золото, потому что объективно, каким бы ваш Горленко ни был нахалом, человеку с уголовным делом сидится легче, чем с политическими. Я пожалел его, хоть он на меня и бросился без всяких объяснений…

– Вы дали ложные показания и теперь нам про это рассказываете? Почему? – недоверчиво нахмурился Морской.

– Прикрыл собой, чтобы спасти от взрыва, или как вы там говорили? – задумчиво переспросил старик, повторяя слова Морского. Тот подтверждающе закивал, и адвокат продолжил: – Выходит, ваш Горленко, каким бы нахалом ни был, все же спас мне жизнь. А вы, если я верно понял, хотите спасти его. Постыдно было бы не рассказать вам всю правду.

Целый день Света держалась. Не заплакала даже, когда Валентина Семеновна, даром что женщина умная и, к тому же, Колина мама собралась бумаги с записями сына уничтожить, потому как в очереди при тюрьме намекнули, что надо готовиться к обыску.