Дальше Всеслав не слушал. Лежал, чуть дыша, внутри все захолодело. Не стыд палящий терзал – терзала обида за обман, за ложь той, на кого молиться был готов. Не первый он, значит, не последний, и любовь эта для нее – не утеха для души, а утоленье жажды телесной, похоти дьявольской... Припомнил Всеслав и то, как говорил дядька Тихон о радостях мирской жизни и улыбнулся сквозь слезы. Вот они, радости-то!

Поутру Всеслав отказался стражу нести, отговорился нездоровьем. Сотник покосился на молодого богатыря, дернул плечом:

– И верно, бледный ты какой-то. С чего тебя так обтянуло?

Ну, иди, иди.

Напрасно прождала ладу княгиня-изменщица и с тех пор не подходила к нему, даже в его сторону не глядела. Видно, на кого другого нежности свои перенесла, да Всеславу не было уж до того дела.

Словно искупая все огорчения и муки витязя, приблизил его к себе князь, призывал его чаще обыкновенного, и хоть был Всеслав простым гриднем из малой дружины – делился сокровенным.

– Есть у меня задумка – самому пойти войной на половцев,

– сказал он как-то вечером.

– Одному? – опешил Всеслав. Ведомо ему было – не так велика княжеская дружина, да и казна небогата.

– Зачем одному? Брата призову на помощь, племянника Святослава из Рыльска. Неужто откажут?

Всеслав не нашелся, что сказать. На все воля княжеская, да авось, и передумает он. Но князю задумка крепко запала в душу.

Всю зиму размышлял Игорь, а к весне твердо порешил – идти в поход. Недолгими были сборы – не терпелось князю показать свою доблесть и силу ратную, мечталось ежечасно о славе и добыче.

И вот идет князь Игорь со своими войсками к Дону. Сам впереди, с головной дружиной, а вслед за ним – Всеволод из Трубчевска, князь Святослав Ольгович из Рыльска. Не отказали братья в подмоге, тоже рады были показать удаль и мощь своих воинов. Шли медленно, собирая по пути дружины. Многие вольные смерды, слышавшие про победоносный поход Святослава Киевского, ополчались на половцев. Надеялись очистить землю свою от поганых, надеялись, должно быть, и на богатую добычу.

Всеслав был в первой дружине – князь не пожелал с ним расставаться. Держал рядом для пущей славы русского воинства, для устрашения поганых. Непременно затрепещут они при виде такого богатыря – словно сам Илья из Мурома пришел послужить князю новгородскому! И нравом ровен – не спесив, не заносчив. Покачивается в седле, смотрит по сторонам ясными глазами, думает свою думу.

Поросшая буйными травами степь... Куда ни глянь – нет ей ни конца, ни края. Только пологие спуски показывают дороги к дальним рекам. Но тишина степи обманчива. Равнодушная, прекрасная, она принадлежит тем, кто кочует в ней, тем, кто этой весной собрался от оскудевших зимовий на тучные северные пастбища, на русские города и селения. Налетят, уведут в рабство женщин и детей, поживятся неплохо оружием, златом, мехами... Кони у них быстрые, сытые, самострелы натягивают пять десятков человек, и самострелы те бьют метко. А главная их сила в единстве. Когда воюют, идут всем народом, везут с собой и жен, и детей. Польза двойная – и не тоскуют воины по оставленным семьям, яростней защищают их, и подмогу в них имеют. Всяк, кто лук может в руках держать, даже бабы и девки, выходит на бой. Вечный враг, непреходящая напасть для русской земли – половцы...

У Оскола стали на отдых, стали разводить костры. После обеда по заведенному порядку все, от князя до кашевара, полегли спать. Всеслав тоже прикорнул, но сон был некрепкий, беспокойный. Вскинулся неожиданно, словно позвал кто-то. Открыл глаза – и не сдержал вопля: в небе вместо солнца стоял огненный месяц, словно кто-то выкусил половинку. То тут, то там стали раздаваться такие же крики. Многие проснулись, сбивались кучами, в животном страхе смотрели на небо.

Всеслав разбудил князя. Спросонок Игорь долго не мог сообразить, что случилось, схватился было за меч.

– Знамение нам вышло, великий князь, – шептал Всеслав, сам не мог ничего толком сказать с перепугу.

– Что еще за... – обмолвился князь черным словом и опрометью кинулся из шатра.

Тут же его обступили воины. Забыв порядок и обычай, жались к князю, как малые дети. Седобородый воевода, протирая воспаленные, слезящиеся глаза, пробился к князю, вопросил тихо, но слышали все:

– К добру ли это, князь?

Князь Игорь молчал, глядя в небеса. Воины роптали.

– Тихо! – воскликнул князь, подняв руку, и когда все стихло, продолжал:

– Братья и други, отважные мои воины! Никому не дано познать тайны Господа нашего – он сотворил наш мир, он сотворил и это знамение. Быть может, оно предвещает нам добро, быть может, зло – так что ж теперь? Пойдем вперед и испытаем свою судьбу. Или хотите воротиться не бившись, чтоб срам лег на ваши головы?

– Не хотим! – пронеслось над толпой. – Черт с ним, с этим знамением, все одно пойдем на поганых!

– То-то же, – сказал князь и спокойно удалился в свой шатер – досыпать.

На заре тронулись в путь, но теперь уж шли невесело. Даже Иван, известный шутник и балагур, приумолк, едучи рядом со Всеславом. Дурные знамения преследовали войско – кто-то видел, как белый волк перебежал дорогу, многие говорили о хищных птицах – летят за полками, как привязанные, то отстают, то догоняют.

Но все ж люди и звери, жаждущие их погибели, продвигались вперед. Идти предпочитали по ночам, до полуденного зноя, но так было еще хуже. В темноте и непрерывной опасности все чувства до крайности обострялись. То и дело мерещилось ржание и топот половецких коней, казалось, что несметные рати окружают лагерь. Не раз по ночам вскакивал князь Игорь и, шепча что-то, рубил мечом воздух. Но приходило утро и разгоняло морок, а тревога оставалась.

Князю пришла светлая мысль – послать вперед лазутчиков, чтоб разведали, где стоят половцы, как вооружены, много ли их. В разведку пошли Иван да еще один гридень, Микула. Потянулись тревожные дни ожидания.

Через три дня вернулся один Иван – Микула, сказал, пал от половецкой стрелы. Его, чуть живого от усталости и страха, провели в шатер, а через малое время туда же позвали и старшую дружину, и Всеслава.

Мрачен сидел князь на шелковых подушках, туча нашла на его гордый лоб.

– Недобрые вести дошли до нас, бояре! – сказал он, обведя вошедших тяжким взглядом. – Помышлял я застать врагов наших врасплох, испугом их взять. Да не вышло. Лазутчик сказал, что вооружились враги и готовы к бою – даже посланцев наших встретили стрелами, хоть хоронились они, как только можно.

Никто не сказал ни слова, и в шатре повисла тяжкая тишина.

– Что примолкли? Решайте, други, как нам быть, что делать?

– Решай сам, князь, своим умом, – выступил вперед тысяцкий Владимир. – А решишь – говори с воями, расскажи им свою волюшку.

– Добро, – молвил князь и отпустил пришедших. А к вечеру вышел к войску и держал речь перед ним. Коротка была эта речь.