Но ведь руководящая теория генпрокурора Вышинского, о которой говорилось ранее, и не требовала обязательного наличия «вещественных доказательств и проч.». Потому-то на известных показательных процессах, где блистал обвинитель Вышинский, никакие «вещдоки» и не фигурировали. Однако невзирая на тщательно продуманную режиссуру и унизительно покорных адвокатов избежать несообразностей или даже явных проколов не удалось. В результате, в том числе и поэтому, от публичных Шемякиных судов попросту отказались, процессы наглухо засекретили, полностью оградили их от участия защитников и дело таким образом пустили на всесоюзный поток. Штатные суды, хотя и штамповали приговоры в предельно ускоренном режиме, справиться с девятым валом репрессированных собственными силами, конечно, не могли. Тогда с августа 1937 г. были повсеместно учреждены так называемые тройки, которые ударными темпами рассматривали дела обвиняемых, обладая правом выносить приговоры любой степени тяжести, включая высшую меру — расстрел. Если тройки «работали», так сказать, с рядовыми жертвами, то для более избранного контингента — политиков, военных, чиновников, заметных представителей интеллигенции — продолжали в поте лица трудиться военные коллегии судов. Интересно, что засекреченность судебной процедуры принесла некоторый моральный выигрыш обвиняемым, поскольку они получили фактическую возможность, видимо, как правило, не опасаясь последствий, отказываться от первоначально данных показаний, вскрывая их несостоятельность и вздорность. Причину самооговоров подсудимые объясняли «мерами физического воздействия», т. е. пытками. Судьи, не вступая в обсуждение, аргументы обвиняемых игнорировали начисто» зато для нынешних исследователей протоколы заседаний представляют живой — вопреки минувшим десятилетиям — интерес. Разумеется, отказы подсудимых послужили дополнительными аргументами в справках о реабилитации, пришедшей десятилетия спустя, а для многих тысяч жертв — посмертно.

Централизованным внесудебным органом являлось ОСО — Особое совещание при наркоме НКВД СССР. Оно давало сроки до 10 лет, причем дела рассматривались заочно. Если названным Постановлением партии и правительства «тройки» ликвидировались, то полномочия ОСО фактически были подтверждены.

Основной практический выход Постановления можно свести к тому, что наступил конец массовым арестам в прежнем масштабе, а также, втихомолку, освободили из заключения несколько десятков тысяч политических заключенных, часть из которых — лишь на время. О какой-либо иной гуманизации говорить не приходится. Не затухал лагерный геноцид. Продолжилась фальсификация следственных дел, для чего сохранились и пытки.

Чтобы по этому поводу ни у кого сомнений не возникло, Сталин направил 10 января 1939 года шифрованную телеграмму партийным и чекистским руководителям областей и республик. Вот ее заключительный пассаж: «ЦК ВКП(б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружающихся (т. е. не сознающихся в вымышленных преступлениях. — В.Ж.) врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод»34.

Повторим. Метод физического воздействия — обязательно — но в виде исключения. Хрестоматийный образец сталинской морали и диалектики. Воистину, стиль — это человек.

Не впадая в преувеличение, можно утверждать, что Постановление, цитированное выше, было в общих чертах предусмотрено вождем одновременно с началом Большого террора. Ведь отмеченные в документе нарушения законности в полной мере затронули ошельмованных таким путем членов высшего руководства, вчерашних коллег Сталина, таких как Чубарь, Косиор, Постышев, упомянутых ранее. Казалось бы, реализуя Постановление, этих людей необходимо было спасти. Но нет, их расстреляли три с лишним месяца спустя.

Закрытость очень важного в жизни страны документа следовало как-то компенсировать перед лицом собственного народа, а также мирового общественного мнения. Роль такого «публичного варианта» сыграл 18-й съезд ВКП(б), созванный в марте 1939 г. Там уже непосредственно о терроре, арестах речи почти не было. В этом тон задал Сталин. Отметив убыль коммунистов с момента предыдущего съезда («это большое достижение»), генсек целиком объяснил дефицит чисткой 1933–1936 гг. и временным прекращением доступа в партию; вроде бы миллионная репрессия — всего лишь кошмарный сон. Поэтому в выступлениях руководящих опричников (Жданов, Шкирятов, Мехлис) и других речь шла лишь о необоснованных исключениях из партии. Но в те годы вынужденный переход в стан беспартийных либо служил предвестником скорого ареста, либо, наоборот, автоматически за ним следовал. Пример одного из, конечно, инспирированных выступлений на съезде, где делегат повествует о подвигах уполномоченного ЦК КП Белоруссии, который молниеносно разгромил парторганизации двух районов, — такой пример изложен выше. Новую иллюстрацию (из речи Мехлиса) приведем лишь благодаря ее мрачному юмору.

«Был у нас и такой дикий случай исключения из партии. Уполномоченный особого отдела полка заявил комиссару, что он хочет забрать начальника клуба политрука Рыбникова. Комиссар Гаишнский шепнул об этом партийной организации, и Рыбников был исключен низовой парторганизацией из партии. Вскоре выяснилось, что Рыбников неплохой большевик и что особисты хотели взять его… к себе на работу».

Перегибы отмечались немалые. Виновники?

Во-первых, клеветники. О неком экземпляре поведал Жданов.

«Работал он плохо, все свое время отдавал писанию клеветнических заявлений на честных коммунистов и беспартийных учителей. Здесь «дел» было у него много, и он завел себе список со специальными графами: «большой враг», «маленький враг», «вражек», «вра-женок». Нечего и говорить, что он создавал в районе совершенно невозможную обстановку».

Ну а во-вторых?

Конечно же… Впрочем, пусть ответит выдержка из того же доклада Жданова.

«Вот что показал другой враг народа, пробравшийся обманным путем в один из обкомов партии на Украине:

«В течение 5–6 дней я разогнал аппарат обкома, снял почти всех заведующих отделами обкома, разогнал 12—15 инструкторов и заменил даже технический аппарат обкома.

Все это делал под флагом борьбы с врагами и расчистки обкома КП(б)У от потерявших бдительность людей. После «расчистки» аппарата обкома под тем же флагом я приступил к разгону горкомов и райкомов. За короткое время снял с работы 15 секретарей и целый ряд работников, на которых никаких компрометирующих материалов я не имел. Я создавал видимость борьбы с врагами, озлобляя против партии ряд коммунистов, совершенно незаслуженно снятых мною с работы. Кроме того, я снял с работы и ряд участников нашей контрреволюционной организации, переведя их на меньшую работу и спасая их от провала».

Очевидно, речь идет