Зал уже улыбался, разогретый шутками ведущего, услышав о начале, принялся хлопать в ладоши. Галёрка и дальние ряды заметно громче и энергичней. Нагиев выдержал паузу, взмахнул рукой…

Первое отделение концерта прошло на ура. «Ритм и душа», исполнил две вещи одну в стиле бибоп, вторую в стиле кул-джаз. «Цветы джаза», второй коллектив, получивший на первых двух турах единогласное одобрение членов жюри, перескочив через музыку 60-х годов, исполнил узнаваемый джаз-рок 70-х. Этому коллективу зал даже бисировал. Третьим коллективом на сцену выехали (поворотный круг помог) музыканты под названием «Вдохновение». Ведущий вечера так и вскричал:

– А теперь, «Вдохновение», господа. Молодёжный коллектив из всемирно известного города Волобуевска. Прошу, пожалуйста!

Зрители, кто музыкантов с любопытством рассматривал, кто в программки уткнулся, читая фамилии исполнителей.

Борис Калимуллин «вкусно» «спел» на саксе произведение Дюка Эллингтона «Одинокий саксофон». Оркестр его грусть нежно поддерживал. Звук саксофона, накатываясь, волнообразными приливами, раскачивал, убаюкивал, словно лодку на приливной волне. Загрустил и зал, поддавшись чувству музыканта. Боб и раньше любил это произведение, но сейчас оно у него звучало особенно выразительно. Исполнял он с чувством, не гримасничая – изображая лицом сложность и значимость произведения, – закрыв глаза, раскачиваясь… Наконец, мягко, на пиано, со вздохом, музыка закончилась. Зрители, придя в себя, вспыхнули аплодисментами. Смущённо улыбаясь, Боб не очень умело раскланивался. Улыбались и музыканты. Арчи палочки в пальцах задумчиво крутил. Новинка у него. Подсмотрел у барабанщика оркестра «Цветы джаза». Не уронил бы палочки, строго глянул на него Толян, ТТ, руководитель. Вскинул брови… «Настроились!»

Дальше шла «Аве Мария», Шуберта, в обработке Толяна Тараканова. Правда усложнённая куратором Сергеем Жилиным. Прослушав музыкантов, он, позавчера, через каденцию, предложил сделать вставку и органный импровиз…

Первые звуки электрооргана погрузили зрительный зал в гармонический сполох, шорох, ощущение нереальности дополняло мелкое тремоло звучания тарелок… Барабанщика видно не было, только слышно. Зрители замерли, прислушиваясь. Осветительные прожектора, держа органиста в «прицеле», меняя цвета, создавали настрой волнения и лёгкой тревоги… Вступление звучало мягко и плавно, то наплывая, то затухая, потом, чуть усилив звучание, органист передал начало следующему музыкальному инструменту, трубе. Подняв инструмент, Стас вступил… «Аве Мария»… спокойно, ровно, чистым звуком, без сурдины, почти душой. Зал он не видел, световая хореография не позволяла, да и глаза у него были полуприкрыты. Тема звучала плавно, возвышенно и обречённо. Во второй цифре тему перехватил органист Анатолий Тараканов. Подготавливая переход к теме, оркестр мощно исполнив каденцию, умолк, оставив электроорган на едине со слушателями. Мощно, на меццо-форте, звучал костёловский орган, исполнялась музыка Баха. Иоганна Себастьяна Баха… Органные полифонические фуги. Органная полифония усиливала значение Аве Марии… И дальше, снова труба, теперь уже с сурдиной… «Аве, Мария».

Когда зал принялся аплодировать, Нагиев, рукой указывал на музыкантов, они ещё не улыбались, смотрели чуть растерянно… Выдержав паузу, согнувшись словно в боксёрской стойке, указывая пальцем прямо в объектив передвижной телекамеры кривя лицо, Нагиев прохрипел: «Р-р-рекламная… па-ауза!». На экранах домашних телевизоров мгновенно возникла музыка и картинка дефиле длинноногих манекенщиц дома Юдашкиных в непонятных платьях… Дежурная бригада ПТС-ников, неспешно жуя бутерброды, заготовленные помощницей выпускающего режиссёра, принялась спешно готовить нарезку из отснятого материала… на всякий случай. А Нагиев, повернувшись к залу уточнил:

– Что для телезрителей означает – рекламная пауза, а для нас всего лишь антракт, господа! Перерыв!

Первым на авансцену бросился австралиец-миллиардер, за ним ещё один, тоже в свитере…

Вставая, зрители захлопали сиденьями кресел, дружно, с шумом, потянулись в широко раскрытые двери фойе. Во всех буфетных стойках и за фуршетными столами, мгновенно образовалась плотная очередь. И в фойе, и в зале, и везде, возник шум, галдёж, смех, звонки мобильных телефонов. Иван Маратович Давыдов с трудом различил свой. Приложив к уху, услышал.

– Ваня, ты? Привет!

– А, Левончик! – узнал Давыдов. – Говори громче. Ты сейчас где? Смотришь?

– Я не могу Ваня кричать, это неприлично, здесь публика… В Польше. У поляков мы… Сейчас перерыв. Мы на прогоне. Мюзикл им ставим.

– А, ты сейчас в баре, да? Пиво пьёшь? – Плотнее прижимая телефон к уху, прокричал Иван Маратович.

– Нет, телевизор смотрю… Ну и пиво немножко. Ваня, не кричи, я прекрасно слышу. А ты на заводе что ли. Шум какой-то. Слушай, а молодцы ваши…

– Не ваши, Левон Ваганович, а наши. – С чувством поправил зам министра.

– Ну да, я и говорю… Яркое представление получилось. Хороший джаз… только…

– Что только? Говори Лёва быстрее, у меня очередь подходит.

– Я и говорю… Спросить хотел… А когда бабушки у вас запланированы?

– Какие бабушки?

– Ну эти, Бурановские.

– Хмм… – Поперхнулся Давыдов. – А они здесь с какой стати?

– Ну ты же тогда их спрашивал.

– Я? – Ещё больше удивился Иван Маратович.

– Ну да. Я ещё тогда…

– Никогда я про них не спрашивал. – Сухим тоном отрезал Давыдов, и назидательно, как ребёнку напомнил. – У нас джазовый конкурс, Лёва, а не фольклорный. Забыл?

– Вот я и удивился. Зачем, думаю, в таком концерте бабульки? Но ты спрашивал, я помню.

– Ничего я не спрашивал. Меньше пива пей, Левон Ваганович.

– Да и ещё. Я некоторых ребят из оркестров видел вроде в других коллективах у…

– Всё, Левон Ваганович, никаких «у», – передразнивая, сурово оборвал Иван Маратович. – Забудь. Тебе показалось. Меньше пива нужно пить, я говорю. Всё. Отбой. – Отключил телефон и неожиданно для себя вышел из очереди.

Фанатки музыкантов оркестра «Вдохновение» ожидали окончание концерта в ближайшем к театру круглосуточном магазине. В театр их не пропустили. Даже внутри служебного вестибюля, не смотря на почти зимнюю температуру на улице, не разрешили стоять. «В списках вас нет? Нет! Так что, пожалуйста, туда, туда. На выход, девушки, на выход вам сказали. Не понятно, что ли, глухие?

Что там и как принимали зрители их оркестр, они не видели, и не слышали. Зато видели дверь служебного входа в театр. Она была закрыта. Ещё было видно, что все ближайшие к театру проулки и переулки почти вплотную заставлены легковыми машинами, включая ожидающие машины-такси. Машин было много, даже очень много. И таксистов больше чем в Волобуевске. Но так много и таких шикарных лимузинов девчонки и не видели ещё, удивлялись. Как и тому, что в Москве нет на дорогах снега. Вернее, он скорее всего был, но его чисто вымели и вывезли. Только на крышах, наверное, лежит. Но это так высоко, что и не видно его совсем. Обратили внимание сначала на резкий всполошенный звук, потом на саму машину. Скорая помощь, визжа и крякая пробиралась сквозь узкий проход к театру. Девчонок это не насторожило, а удивило. А когда от машины, к служебному входу театра побежали медики с носилками, они смотрели уже во все глаза. «Что такое, у кого там температура?» Из магазина они дружно выбежали тогда, когда в дверях служебного входа театра показались медики с носилками, на которых лежал человек, укрытый одеялом или пледом, и вслед бежал их музыкант, трубач Стас. Стас бежал, Стас! Но к Стасу они не успели, пока лавировали, под потревоженный ими вой автосигнализаций. Пробираясь между припаркованными лимузинами да джипами, Тамара два зеркала задела, скорая помощь отъехала. И Стас в ней. Выбежавшие из входных дверей служебного входа остальные ребята «Вдохновения», коротко пояснили: «Скорее за ними, скорее… У Стаса отец нашёлся. С сердцем повезли его. Быстрее за ними, быстрее». Таксисты и пригодились.