фейерверк-шоу, захватывающе пестро. Как-то однажды, в конце мая или в начале июня, я, после обеда, пешком возвращался в штаб. В городских садах наливался соком плоды абрикоса. В самом центре города, мое внимание было неожиданно привлечено неестественно громким пением. Подойдя ближе, я мог уже разобрать исполнение гимна "Боже Царя храни" неуверенными и определенно нетрезвыми голосами. Кто там так бурно веселился в помещении "Центральной гостиницы", да еще при открытых окнах, мне известно не было. Официально спиртные напитки были под запретом, но с тем же успехом Донское правительство могло запретить людям дышать.

Лохматая дворняга яростно облаивала певунов-недоумков. Перед зданием уже собралась большая толпа любопытных. Среди нее, я заметил и команду только что мобилизованных казаков, шедших на сборный пункт, чтобы отправиться на фронт.

Пение (или блеянье) очень заинтересовало станичников. Сбросив свои мешки на землю, они разместились на тротуаре и, почесывая затылки, громко обменивались впечатлением от "концерта". И по адресу певших, и по адресу нашей Донской власти, допускающей подобные оргии, от них раздавались более чем нелестные отзывы и злобные критические замечания. Добела раскаленные казачки с большой бодростью хотели размяться. Начистить парочку пьяных рыл... Запахло хорошей дракой… Полная ... картина маслом "Разложение белогвардейцев перед утром Стрелецкой казни".

Поспешив в штаб, я срочно вызвал начальника гарнизона генерала Родионова и приказал ему немедленно прекратить неуместное пение, а если он найдет нужным, то и прикрыть всю пьянку. Мол, наши бравые парни уже на взводе и, ежели взбесятся, то порвут всех на фиг. Как вскоре выяснилось, в очередной раз кутили офицеры одного из полков Добровольческой армии, стоявшего в Новочеркасске на отдыхе.

А отдых у Добровольцев никогда не прекращался, пока другим они предоставляли почетное право воевать за них и умирать. Вмешательство начальника гарнизона пировавшие встретили, выражаясь мягко, с большим протестом. Очевидно, они не могли осознать всю неуместность своего поведения в такое для нас критическое время, когда казаки только что поднимались против Советской власти и когда подобные эпизоды могли иметь роковые последствия.

Только ссылка начальника гарнизона на мое приказание, побудила их, в конечном результате, покориться данному распоряжению. Но зато, на следующий день, во все стороны на меня летели кляузы, жалобы и протесты. В них обвиняли начальника штаба Войска Донского и в "левизне", и несправедливом отношении к офицерам Добровольческой армии, и в умышленном их притеснении. Подобных обвинений во всех смертных грехах я еще не слышал. Причем обвиняли меня в едином порыве как генералы, так и «прогрессивная» общественность, сливаясь, так сказать, в экстазе. Каста, блин… Вешалки для мундиров! Единственное, на что эти господа были способны при настоящем раскладе, — это гадить. Причем мелко.

И долгое время этот случай вызывал в обществе разнообразные комментарии и страстные споры, пока я, изведенный вечным о нем напоминанием, довольно грубо не сказал:

--Да, да, пусть все знают, что я не был, не есть и никогда не буду тем лживым монархистом, который свою принадлежность к монархической идее, доказывает исключительно пением национального гимна в пьяном виде в тылу, а на фронте постоянно отсутствует из-за собственной хронической трусости. А если кто-то еще хочет попеть песенки, вообразив себя звездой варьете, то вставленная в задницу раскаленная кочерга превосходно развязывает язык и дает силу голосу. Если кто хочет, то можно попробовать.

Ничего, утрутся, мне же не выставлять свою кандидатуру на выборах!

Рестораны мы закрыли, но все равно приезжие находили какие-то возможности напиться и забыться. В завершения этого случая добавлю, что когда я почитал список этих "певунов", то схватился за голову - вот уж насквозь гнилая элита элит. Против большинства фамилий стояли такие, примерно, примечания: "злоупотребил казенными деньгами", "умышленно оставил полк во время боя", "неспособен к службе из-за контузии", "отчислен от командования за нерадение к службе" и так далее и тому подобное. Отборное дерьмо!

В гражданскую войну, в силу ненормальных условий, а также и в силу общего падения морали и дисциплины, вопрос о дезертирстве приобретал весьма важное значение. Наличие нескольких противобольшевистских фронтов открывало широкие пути для перехода офицеров из одной Белой армии в другую, даже и в тех случаях, когда им были совершены антидисциплинарные поступки или еще более тяжкие преступления.

Некоторые офицеры сделали из этого своеобразный промысел или занятие. Отрицая Советскую власть, они записывались в одну из Белых армий, а затем, чтобы не участвовать в боях, под всякими благовидными предлогами, просили разрешения о переводе в другую армию, обычно отстоявшую от первой на десятки тысяч километров.

Получив таковое, они, уже на законном основании, освобождались от участия в борьбе, бесконечно долго "собирались в дорогу", а затем длинными месяцами совершали свой переезд. Когда они прибывали в другую армию, они заблаговременно уничтожали свои командировочные документы и поступали в армию уже как добровольцы, с тем, чтобы в ближайшее время вновь проделать ту же комбинацию в отношении какого-либо другого отдаленного фронта. Так они и дрейфовали всю гражданскую из Екатеринодара в Архангельск, оттуда во Владивосток, затем в Казань и снова в Екатеринодар.

Позже, в 1919 году, находясь уже за границей , я встретил много офицеров на пароходе Добровольного флота "Могилев". Они ехали из Англии и Франции ( где же еще бороться с большевиками, не на фронте же) в Сибирь к адмиралу Колчаку. Некоторые из них, с веселыми шутками и прибаутками, чистосердечно рассказали мне свою одиссею.

Это неприятное явление у нас на Юге могло принять весьма большие размеры, если иметь в виду, что армии соприкасались и, следовательно, переход из одной в другую не представлял никаких затруднений. Верхи армий враждовали, что у многих могло породить сознание безнаказанности за свои прежние неблаговидные деяния, в случае перехода их в другую армию. При таких условиях непринятие в этом отношении нужных мер, подрывало бы дисциплину и наносило вред общему делу