Утром нас увезла в школу попутная машина. Пришли мы на третий урок обгоревшие, грязные. Галина Петровна, учительница, даже испугалась. Сообщила обо всем родителям. После этого наши отцы провожали нас до школы по очереди. Было это в 1948 году.

Много раз удавалось от волков уходить, но вот однажды мне показалось, что пришел мой конец.

Было мне восемнадцать, когда я стала работать заведующей столовой на лесоучастке. И вся финансовая ответственность была на мне. Я даже с отдельных общепитовских точек должна была деньги собирать.

Однажды я поехала верхом на коне за выручкой на отдаленный участок. В ту-то сторону доехала хорошо, а вот обратно… Дело было к вечеру, и меня стали уговаривать, чтоб я не ехала, а подождала до утра, потому что егерь видел большую стаю волков.

Но я поехала. Правда, дед Матвей, конюх лесоучастка, дал мне плетку. Сказал, что в конец ее вплетена свинцовая проволока. Но я этому не придала значения. Для меня все плетки одинаковые.

Еду, значит. До лесопункта оставалось два километра, как вдруг конь подо мной осел на задние ноги. Всхрапнул, взвился на дыбы и – понес. Я оглянулась – волки.

Много волков! И все за мной гонятся. А впереди – вожак. Он быстро настигал нас. Нагнал и стал то слева заходить, то справа. Куда уж он метил – не знаю. Но когда он в очередной раз зашел справа от лошади и, как мне показалось, намеревался сделать прыжок, я совершенно неосознанно взмахнула плеткой и ударила зверя. Волк взвизгнул и стал отставать. А вскоре я на коне в поселок вылетела.

А назавтра дед Матвей приехал. Рассказывал, что видел много крови на дороге и решил, что это со мной приключилась беда. Когда я ему рассказала все в подробностях, он заключение сделал:

– Выходит, ты, девка, застегнула волка-то… Выходит, моя плеточка со свинчаточкой спасла тебя.

Т.И. Лодыгина, г. Северодвинск

Детство мое на войну пришлось. Отец в первые же дни на фронт ушел, а нас, детей, у мамы на руках четверо осталось: старшему Жене 11 лет исполнилось, а младшей Ольге – всего годик. А мы с Колькой – посередине. Пришлось нам из райцентра в деревню переехать и в колхозе маме работать. Летом она вместе с Женей на сенокос по маленьким речкам уходила, да не на день или два, а неделями дома не появлялась.

Тогда весь дом с русской печью, брат с сестрой да коза Нюрка находились на моем попечении. А мне и самому-то было тогда 7 годиков.

Самая большая проблема в то время была – чем брата с сестрой кормить. Выручала коза Нюрка…

Козу без веревки на улицу отпускать было нельзя: кругом поля колхозные да огороды соседей, потому ее нужно было или пасти где-нибудь, или на веревку к колу привязывать где-либо в логу или на поле, пущенном под пар. А так как травы было мало, то козу за день нужно было перевязывать на другое место раза два-три.

Иногда я это делать забывал, или козе трава не нравилась, и тогда встречала она меня вечером рогами. Много раз катала меня по земле и так натычет, что я никак не успевал на ноги вскочить и отбежать на безопасное расстояние.

Не коза, а дьявол: сама – большая, белая, а рога-а – страсть… Не сходились мы с ней характерами, разве что упрямством были оба не обделены. Мне-то волей-неволей надлежало быть упрямее ее, иначе семья без еды останется.

В поле и из поля я водил ее на длинной веревке, чтобы всегда была возможность успеть вскочить на изгородь и уберечься от ее рогов. Короче, ни на одну минуту расслабляться с ней было нельзя.

В тот день я с Ольгой на руках ушел в соседнюю деревню и там с друзьями заигрался. Сестру чем-то покормил и тут же на улице спать уложил. Она долго проспала, а когда проснулась и заплакала, то и я спохватился, что время уже к вечеру, а козу за день так и не перевязал. А раз так, то и молока мало даст, – я ее норов уже изучил. Быстро Лельку (так тогда в деревне всех Олей называли) домой притащил, в люльку-зыбку положил, покачав, успокоил, сам крикнул заигравшегося брата Кольку, чтоб за сестрой присмотрел, и побежал за козой.

Почему-то в этот раз я впервые боялся за ней идти, словно чувствовал перед ней вину.

Еще издали, с угора, увидел, что Нюрка стоит, натянув веревку, а кругом словно циркулем круг очерчен вытоптанной за день земли без единой травинки.

Нюрка за мной внимательно наблюдала, когда расшатывал кол, к которому она была привязана. Кол долго не поддавался, а когда зашатался, выдернуть его из земли не успел. Коза, наклонив рогатую голову, рывком бросилась на меня.

Я бросил кол и во всю прыть пустился от нее. Отбежав за границу круга, остановился и оглянулся в надежде, что веревка с колом остановят Нюрку. Но кол с маху вылетел из земли, коза от сильного рывка упала на землю, но тут же вскочила и пуще прежнего погналась за мной, волоча за собой веревку с колом.

Я помчался что есть духу в деревню, вскочил на крыльцо дома, закрыл двери на засов. Не догнавшая меня коза часто и шумно дышала на крыльце. Когда немного оба отдышались и успокоились, я с большой осторожностью притянул козу за веревку к ступенькам лестницы, привязал ее, дал пойла и стал доить. Но если раньше все обходилось, то на этот раз Нюрка не простила мне дневную обиду. Когда, закончив доить, я приготовился встать на ноги, она вдруг лягнула ногой прямо по чашке с молоком. В тот вечер она оставила нас без еды.

Потом еще случались подобные выходки, за что я ее лупил. Но Нюрка была неглупа, хорошо доилась, молоко было очень вкусным, и жила она у нас очень долго.

Когда вернувшийся с войны отец вынужден был сдать ее в счет зачета сельхозналога (тогда каждому хозяйству требовалось отдать государству мясо, молоко, яйца, шерсть, шкуру), то и тут она сумела сбежать с баржи заготовителей и вернуться домой.

Может, кто и позабыл, что такое зыбка: это люлька, качалка. Ее по-разному называют, а предназначена она для укачивания малыша. Обычно в ней не одно поколение ребятишек вырастало, так как переходила от родителей к детям, иногда – от соседа к соседу.

У нас красивая зыбка была: сделана из легких дощечек, угловые столбики и передняя более высокая стенка были резными. К зыбке сыромятными ремешками в четырех местах были привязаны две красиво изогнутые черемуховые в коре дуги, которые, в свою очередь, крепились тонкими веревочками к березовой оглобле (очепу) за длинный тонкий конец. Толстый конец оглобли был просунут в кольцо, ввернутое в матицу, и упирался в потолок.

Считалось, что в зыбке ребенок спокойнее спал, чем в кроватке-качалке. А еще оглоблю на очеп требовалось унести втихаря, то есть украсть.