Отбывая срок, он избежал смерти или ранения в бою, но заработал странную болезнь.

После освобождения стал работать возчиком на ликероводочном заводе в Архангельске, возил ящики с водкой. Ехал раз по Троицкому, сидя на передке платформы, груженной ящиками. Тяжеловоз мерно переступал волосатыми ногами по булыжнику. Попрыгивали на камнях колеса телеги, позвякивали бутылки. Задремал дядя. Лошадь была опытной и привычно цокала подковами, топая куда надо. Но на одном из поворотов телегу стукнуло трамвайным вагоном. Ящики попадали.

А Василий Иванович опять загремел в лагерь. На этот раз на четыре года.

Много лет спустя, в конце шестидесятых годов, я был проездом на станции Тихорецкой на Северном Кавказе. Я уже знал, что дядя Вася покинул Север навсегда и доживает свой век в теплых краях. Был у меня и его адрес. Я решил задержаться, чтобы повидаться с ним.

Еще на вокзале, проходя мимо общественного туалета, я услышал голос, который показался мне знакомым. Характерным северным говорком кто-то крепко ругался.

Из-за глинобитной туалетной загородки выскочил и бросился наутек человек, похожий на бродягу, каких на южных вокзалах всегда было много. За ним, потрясая метлой, вышел седой плотный старик в кожаном фартуке. Он был в гневе:

– Уселся на очко и жрет хлеб, скотина! Тут люди по делу, а он жует! В туалете! Перепутал отхожее место со столовой, мать его!

Брезгливым уборщиком станционного туалета оказался, конечно же, дядя Вася. Он неплохо устроился в жаркой и пыльной станице.

Жили они с тетей Зиной в добротном кирпичном доме с отдельной летней кухней, имели сад и огород. Выращивали на продажу фрукты и овощи, цветы.

Кроме этого дохода и пенсии дядька мой получал еще зарплату на вокзале, прогуливаясь туда несколько раз в день, чтобы навести порядок во вверенном ему общественном заведении.

Таким и остался в памяти – седой крепыш с метлой в руках на перроне пропеченного солнцем вокзала.

Юрий Львов, г. Архангельск

Расскажу вам про давний случай. Было это в одном из колхозов Коношского района после войны. Бабы наши косили тогда гектары за палочки-трудодни. И была среди них молоденькая – Танька. А председателем колхоза работал молодой парень, бывший фронтовик Яков. Обходительный был, всех звал по имени-отчеству.

И вот в то тяжелое время достал председатель из города красных платочков для своих работниц, так сказать, для поощрения. Стоили они один рубль три копейки. И говорит председатель Таньке (по молодости она все время была на затычках, то есть на подхвате, по-настоящему и не кашивала):

– Вот, Татьяна Ивановна, если завтра выкосишь 15 соток, будет тебе шелковый платок в награду, а если – нет, то и подарка не получишь.

Обрадовалась девка председательскому обещанию, ведь жили-то все бедно, а с войны все пообносились. Каждая обнова была к сердцу!

Пришла домой вечером, печь истопила, лепешек напекла. И думает: пойду-ка на пожню, не дожидаясь утра, как бы без подарка не остаться. Бутылку молока да лепешки положила в корзинку – и на покос.

На середине пути протекала река, и через нее новый мост только что построили. Дошла до моста. Спать захотелось. Прилегла на сухие бревнышки, да зашибло горемычную, да так, что проснулась, когда солнце уже высоко стояло.

С перепугу-то побежала в обратную сторону и в деревне оказалась, а не на пожне. Что делать? Пошла прямо в контору к председателю, мол, так и так, хотела как лучше, а вышло все набекрень. А сама плачет горькими слезами.

Пожалел ее Яков, достал красный шелковый платочек и говорит:

– Не плачь, Татьяна Ивановна, подарок ты своим усердием заслужила, носи на здоровье! А вот 15 соток тебе выкосить все-таки придется!

А.А. Шубина, пос. Волошка, Коношский район Архангельской области

Был у меня приятель. Хороший человек. Веселый. И знал он немало историй.

И веселых, и грустных. И рассказывал их всегда с этакой полуулыбочкой.

В прошлом году не стало друга. Умер в одночасье. Не стало хорошего веселого человека. Но истории его остались – я их записал.

Вот ты спрашиваешь, откуда у меня шрам на лбу… В детстве это было. В крестьянской семье рос. Нас у матки с батькой семеро было дристунов-то. Я как раз посередке. Три сеструхи до меня да три братана после. Родители в колхозе работали, а мы, мал мала меньше, по дому управлялись: за овцами ходили, за курами присматривали да корову обихаживали. На мне с братом ответственность за корову лежала. Шрам-то на лбу – о ней память.

А дело-то было так… Солнышко-то к вечеру клонилось, коровенка к дому пришла. Мы с братом подойник притащили во двор и собрались доить.

А оводов-то в то лето было видимо-невидимо. Одолевали они коровушку. Та хвостом-то и настегивала себя. Ну и мне заодно по физиономии доставалось.

Братан и предложил:

– Давай привяжем к хвосту чего-нибудь потяжелее.

И привязали… полено.

Поначалу корова стояла смирно. Я уж за соски взялся, а она поднатужилась да как хрястнет меня по лбу поленом-то.

…Через час братья только со мной и отводились.

А было это как раз в тот день, когда мне тринадцать годков исполнилось.

А это было в сорок четвертом году. Мне тогда как раз пятнадцать стукнуло.

Всю зиму я почту по деревням возил. Лошаденка у меня была старая старушка, одежонка худенька, а в животе от голода урчало…

Время военное, дисциплина строгая. Главная почта от нашей избы – в десяти верстах. Бывало, в непогодь и до дому не успевал вернуться. Приходилось ночевать на главной почте.

А жила там при почте женка-бобылка. До войны была замужем полгода. Муж-то пошел воевать, да тут же и сгинул. А она справненькая такая, молоденькая. Говорили, что погуливала.

Обычно-то я у нее на печке ночевал. Так бы оно и шло, да парень один, тоже возчик, меня сбаламутил.

И попал я к ней в постель. Но в самый-то ответственный момент вдруг кто-то в двери почты забарабанил. И меня с чужой кровати будто сдернуло. Так ничего и не получилось. Но самое-то интересное дома было.

Вернулся домой, спать завалился. Проснулся от крика матушкиного:

– Ах ты, потаскун малолетний!

И вицей-то меня, вицей-то…

Оказывается, она разглядела, что сплю-то я в женских панталонах, которые в то время были пребольшой редкостью. Почтарихе-то той подарил панталоны какой-то заезжий любовник. А мне трусики мати моя из старой мешковины сама шила…