В тот миг, когда зубы брюнетки впились в горло Слуги, Сорин сжался от мучительного приступа голода. Обожательницы, почуяв запах крови, окружили смертного и приникли к алому источнику.

«Вечный голод», — думал Сорин, шагая мимо гигантских экранов, настроенных на МТВ, мимо искусственного пруда с водопадом, у которого нежился в ласках Обожательницы один из Избранных.

Вечный, неутолимый голод.

По пути обитатели Подземелья приветствовали его, словно царственную особу: отрывались от наполненных кровью хрустальных бокалов и кланялись, касаясь лба пальцами. Только в самом дальнем конце зала, где темнота сливалась с бархатом, Сорину удалось скрыться от чужих глаз. Нырнув за тяжелую красную портьеру, он прошел по очередному туннелю и остановился у тщательно замаскированной двери. Нажал на каменную панель и вошел в покои Мастера.

Мастер.

Как обычно, он сидел в темноте, погруженный в мрачные думы. Зрение вампира позволило Сорину различить красноватые контуры его силуэта, пустоту его души.

Даже телевизор — окно Мастера в Верхний мир — безмолвствовал.

Мастер уже много лет жил в уединении, вдали от Обожателей, Избранных и иже с ними. Аудиенции даровались только Сорину, его правой руке, и Избранным — залогом их молчания служили деньги и обмен кровью. Они никогда не посмели бы проболтаться о том, что на самом деле Подземельем управлял не Сорин, ибо жуткое возмездие последовало бы незамедлительно.

В последние годы тяга Мастера к одиночеству стала почти болезненной, и это беспокоило Сорина.

— Новости? — спросил Мастер равнодушным шепотом, в котором почти невозможно было различить иностранный акцент, стертый временем и привычкой следить за своей речью.

В который раз опасения Сорина подтвердились, и ему лишь с трудом удалось скрыть свое разочарование. Три столетия тому назад, когда он обратил Сорина в вампира, Мастер славился буйным нравом и пытливым умом. Но со временем он начал меняться. От внимания Сорина не ускользнуло глубокое, почти самоубийственное равнодушие, с которым Мастер принимал решения в последние годы.

Он устал от жизни, а для вампира это смерти подобно.

Сорин не мог оставаться в бездействии, наблюдая, как медленно угасает его создатель. В надежде хоть чем-то помочь делу он решил поделиться сначала хорошей новостью, оставив плохие на потом.

— Все Избранные, за исключением одного, чувствуют себя прекрасно.

— Хорошо, — прозвучал безучастный ответ.

Сорина охватило отчаяние, от которого недалеко до злости и необдуманных поступков.

— А если я скажу вам, что трое Стражей столкнулись сегодня со смертными? Можно рассчитывать на реакцию? Из донесений Слуг и Обожателей следует, что, по странному стечению обстоятельств, это те самые смертные, которые вот уже год что-то вынюхивают, а сегодня убили двух Стражей.

Слабое шевеление подсказало Сорину, что в Мастере затеплился огонек интереса.

— Я почувствовал что-то в этом духе… нынче вечером…

Сорин слушал его с холодным спокойствием.

— Вы и в прошлом году что-то чувствовали, Мастер, но когда прошел первый испуг, вы расслабились. Вы…

— Довольно, Сорин.

Он сжал кулаки. Его так и подмывало выложить все начистоту. Напомнить Мастеру, что его Наитие — главная их защита, и если в окрестностях объявился могущественный вампир, нужно выяснить, что у него в мыслях — мир или война. Много воды утекло с тех пор, как сто с лишним лет тому назад каждый Мастер пошел своей дорогой и создал свой собственный подземный мир. Некоторых выследили, прокатилась волна захватов, часть вампирских сообществ была полностью уничтожена… Впрочем, справедливости ради следует признать, что не все верховные вампиры стремились к войне. Некоторые из них были одиночками, пожелавшими присоединиться к существующим подземельям, другие хотели объединить свои сообщества с более сильными соседями, рассчитывая таким образом укрепить свои позиции.

Возможно, тогда, год назад, Мастер не пожелал действовать с должной твердостью, потому что боялся повторения того, что случилось с его первым Подземельем. Его можно понять, однако с тех пор Сорин не раз и не два пытался убедить своего создателя всерьез задуматься об обороне — он и сам живо помнил об ужасных событиях, которые привели к потере того, первого рая. Однако, столкнувшись с угрозой, Мастер ушел еще глубже в тень. Он избегал всего, что напоминало ему о проблеме, и не принимал мер, которые, по мнению Сорина, были абсолютно необходимы.

Неужели истинный правитель Подземелья не видит, что им грозит? Да, сверхъестественные способности Мастера — то Наитие, которое позволяло ему чувствовать других Мастеров и присматривать за своими детьми — притупились от долгого бездействия. В результате этого Подземелье стало уязвимо, и в глубине души Сорин подозревал, что Мастер постепенно сдается. От самоубийства его удерживала принесенная в незапамятные времена клятва — этот путь был ему недоступен.

Но если Мастер потерял волю к жизни…

Древний вампир вздохнул, устало и непреклонно.

— Возвращайся к своим забавам, Сорин. Нам хорошо известно, что в этом городе охотники были и будут. Имя им легион, но вот уже много лет мы успешно справляемся с теми, кому каким-то чудом удается нас обнаружить.

— И все же, — настаивал Сорин, рискуя навлечь на себя гнев Мастера, — первое предупреждение об опасности уже было. Вспомните посетившее вас Наитие о другом, на которое вы вот уже год пытаетесь закрывать глаза. — Мастер подался вперед, и Сорин продолжил, вдохновленный столь эмоциональным откликом. — А теперь появились эти смертные, которые играючи уничтожили двух Стражей…

Сорин замолк. Не слишком ли далеко он зашел? И в то же время хорошо, что это наконец-то случилось. Уж лучше ярость, чем полное безразличие.

— Продолжай, — приказал Мастер.

Стараясь скрыть торжествующую улыбку — вот она, желанная тревога, — Сорин добавил:

— Уцелевший Страж принес тревожное известие. Они подслушали разговор смертных, в котором упоминался Фрэнк Мэдисон. Одна из них называла его отцом.

— Вот как. — Мастер неторопливо откинулся на спинку кресла и издал сухой короткий смешок.

«Отлично, — подумал Сорин, — Еще один проблеск заинтересованности. Спящий исполин зашевелился».

С того самого дня, когда появились первые движущиеся картинки, Мастер стал страстным поклонником кино — смотрел все новые фильмы, черпал в них знания, можно сказать, жил кинематографом. А на Эву Клермонт просто молился. Он видел все картины с её участием, все репортажи о ней, изучил ее биографию вдоль и поперек…

— Дочь Эвы Клермонт в гостях у Пеннибейкеров, — произнес Мастер медленно, словно поворачивал эту мысль и так и эдак, слегка подталкивая ее пальцем — посмотреть, что с ней станет, если извлечь ее наружу.

— Полагаю, она разыскивает отца.