Эстерхази проявлял странное любопытство к другим родам войск, и особенно к артиллерии. Как мы помним, в бордеро перечисляются некоторые документы, относящиеся к артиллерии. Имелись показания многих офицеров, заметивших это. Один из них говорил о маневрах в Шалонском лагере: «В числе высших офицеров находился майор Вальсен Эстерхази, принадлежавший к третьему корпусу. Я заметил его как человека с живым умом, очень любознательного в деле чужого оружия и задающего многочисленные вопросы о материальной стороне артиллерийской службы»[112].

Панический визит Эстерхази в немецкое посольство к Шварцкоппену не остался незамеченным, и он давал совершенно невразумительные объяснения причин этого визита.

Свидетельства об измене Эстерхази буквально носились в воздухе. Депутат Ж. Рош клятвенно, под присягой, рассказал о любопытном разговоре, который произошел у него с военным министром Билло. Эстерхази в 1896 году активно рвался в Генеральный штаб, и Рош, давно с ним связанный, пытался ему в этом помочь: «Министр, показав досье, дал мне понять весьма точным образом, что я не должен заниматься Эстерхази не только по поводу его частных дел, но и по причинам более решительным. Манера, с которой он говорил, указывала ясно, что дело идет о самом тяжком подозрении, какое может пасть на француза. С того времени я прекратил с Эстерхази всякие отношения»[113].

Позднее, в декабре 1898 года, станет известно заявление генерала Г. де Галиффе о словах его друга, бывшего английского атташе во Франции генерала Талбота: «Во время всей моей службы во Франции я не был знаком с Эстерхази, но я удивлен, видя его на свободе, потому что мы, военные атташе во Франции, знаем, что за один или два билета в тысячу франков Эстерхази доставлял сведения, которые мы не могли добыть прямо в министерстве»[114]. Да и сам Эстерхази в письме президенту республики в слегка завуалированной форме признается в предательстве: «По требованию полковника Сандерра, которого я знал еще в Тунисе и бывшего в то время начальником разведывательной службы, я в течение 18 месяцев с 1894 по 1895 год имел с одним иностранным агентом сношения, о которых я сообщил бы Вам, если б меня освободили от профессиональной тайны. Это были сношения, полезные для моей страны, я старался противодействовать проискам агента А и для того, с согласия полковника Сандерра, я выдавал ему документы более или менее конфиденциальные»[115].

Несмотря на все это, обвинительное заключение против Эстерхази превратилось в панегирик этой «невинно оклеветанной личности».

Несмотря на все это, судьи, пробыв в совещательной комнате всего три минуты, вынесли ему оправдательный приговор.

Несмотря на все это, военный караул отдал ему честь, а герцог Орлеанский заключил его в свои объятия.

Несмотря на все это, многочисленные толпы носили его на руках по улицам. В этом публичном чествовании предателя, люто ненавидящего Францию, чувствовалось что-то болезненно-противоестественное. Во Франции явно было не все в порядке.

11 января, в день оправдания Эстерхази, антидрейфусары, а ими в это время были почти все граждане Франции, торжествовали победу.

Но проходит всего один день, и происходит событие, сыгравшее основную роль в борьбе за пересмотр дела. В этот день газета L'Aurore напечатала знаменитое письмо Золя «Я обвиняю».

«…Военный суд только что, по приказанию, осмелился оправдать какого-то Эстерхази – пощечина, какой угодно правде, всякой справедливости.

…Дело начинается только с сегодняшнего дня: только с сегодняшнего дня взаимные отношения определились, с одной стороны, виновные, не желающие, чтобы правда восторжествовала, с другой стороны, люди, которые пожертвуют жизнью, лишь бы она восторжествовала.

Я обвиняю полковника Пати де Клама в том, что он был виновником судебной ошибки, может быть, бессознательно, и в том, что потом он защищал свой поступок в течение трех лет, прибегая к самым нелепым и преступным махинациям.

Я обвиняю генерала Мерсье в том, что он был соучастником… в одной из самых ужасных несправедливостей, совершенных в наш век.

Я обвиняю генерала Билло в том, что, имея в руках все доказательства невиновности Дрейфуса, он их скрыл, совершив преступление против справедливости, с политическими целями и с тем, чтобы спасти Генштаб.

Я обвиняю генерала Буадаффра и генерала Гонза в том, что они упорствовали в этом преступлении.

Я обвиняю генерала Пелье и полковника Равари в том, что они вели неправильное следствие, то есть следствие неслыханного пристрастия, пример которого мы видели в отчете второго из этих лиц.

Я обвиняю трех экспертов: господ Бельмоа, Варикара, Конара в том, что они представили лживые и мошеннические отчеты, если только медицинское освидетельствование не обнаружит, что они больны извращением зрения.

Я обвиняю военное министерство в том, что оно затеяло в печати и, в частности, в газетах "L'Eclair" и "Echo de Paris" настоящую шулерскую кампанию с целью обмануть общественное мнение и скрыть свою ошибку.

…Я, наконец, обвиняю первый Военный совет в том, что он нарушил справедливость, осуждая обвиняемого на основании тайного документа, и обвиняю второй Военный совет в том, что он скрыл эту несправедливость по приказу начальства, совершая, в свою очередь, юридическое преступление, оправдывая заведомого преступника.

…У меня есть одно желание – желание, чтобы, наконец, был пролит свет во имя человечества, которое пострадало и которое имеет право на счастье. Мой страстный протест есть только право моей души, пусть, кто осмелится, привлечет меня к суду, и пусть суд будет гласным. Я жду…»[116].

Суд над Э. Золя не заставил себя долго ждать, и впечатление от него было громадное. Дело Дрейфуса на самом деле началось с письма Золя. На смену нескольким десяткам людей, борющихся за пересмотр дела, приходит все усиливающееся движение дрейфусаров. Но сейчас мы отвлечемся от борьбы, раздирающей Францию на части в 1898 году, и вернемся к событиям осени 1894 года. Что же собой представляло на самом деле бордеро?