Я молча кивнул, отлично помня ту нещадную тягу к Наташе, что мучала меня. Мои ноздри дрогнули, словно улавливая чудный аромат «кофе по-бедуински». Какое счастье, что Наташа переложила тогда запретные прянности! Или дело вовсе не в «эликсире любви»?..

Талия вытянула руки к костру, вяло пошевеливая пальцами — ветерок из Негева долетал зябкий.

— Дерагази, узнав, что «Тата» реально влюбилась в Ивернева и собралась замуж по липовому паспорту, пришел в бешеную ярость, стал маме угрожать, гад такой… Ясное дело, «Тата» вынуждена была бежать, перед этим рассказав всю правду Евгении Сергеевне, матери Мстислава…

Гибко изогнувшись, «златовласка» разворошила костерок гибкой веткой, затем и ее бросила на угли. Вспыхнули синие огонечки, глодающие лозу.

— Через пару недель, когда мама вернулась в родные пенаты, выяснилось, что её скоротечный роман с Иверневым без последствий не остался… — Ната слабо улыбнулась. — Родилась я. А дальше всё развивалось совсем по иному сценарию — никакой чёрной короны итальянцы не нашли, а Вильфрид Дерагази неожиданно исчез, вместе с украденными «серыми камнями»…

— А Мстислав? — выдохнула Инна, кругля глаза. — Он искал твою маму?

— В романе — искал, — с горчинкой улыбнулась Талия, и вздохнула. — Мамулька, убедившись, что «гипнотизёр» реально не вернётся, и ни мне, ни ей самой ничего не угрожает, написала Иверневу в Ленинград, но он так и не смог простить «Тате» её обман, хотя факт своего отцовства не отрицал. Только году в семьдесят пятом году я, послушав маму, взяла фамилию отца. Ему самому это уже было безразлично, он пятью годами ранее пропал без вести во время экспедиции… где-то в горах, на границе с Ираном и Афганистаном… Вот только похвалиться новым паспортом перед мамой я так и не успела…

— Она умерла? — тихонько спросила Рита.

— Мамулька — паранорм, — грустно улыбнулась Наталья Мстиславовна, — она и в сорок два выглядела, как студентка третьего курса. Мама погибла. В аварии…

Наташа замолчала, а Инна, погладив ее по рукаву куртки, прошептала жалостливо:

— Бедненькая…

Внимательно глянув на Дворскую, я подпустил к губам скупую улыбку.

— А ведь ты меня обхитрила, Наташка, когда уверяла, будто программа «АмРис» — творение целой группы из Новосибирска. Каюсь, поздно я исходники «АмРис» просмотрел, и не сразу понял, что писал один человек, а не несколько! У каждого разработчика свой стиль, своя манера написания программного кода, а уж со вставками на ассемблере… Там вообще всё индивидуально. А мне, видать, дофамин вконец синапсы залил! Вместо того, чтобы тащить гениальную блондинку в МГУ, на вычтех пристраивать, я ее в секретаршах мариновал, дурака кусок… Колись, давай! Ты ведь сама писала прогу? На коленке, в перерывах между вызовами «скорой»?

Я нарочно взял путанный, прокурорско-адвокатский тон, чтобы смягчить скорбь и тщету воспоминаний.

— Ну… да, — созналась Талия. — Мне было очень стыдно, только… А как еще? Хвастаться, что ли?

— Не хвастаться, а гордиться! — с чувством парировала Рита.

Вместе с Инной они подсели поближе, обнимая Наташу.

А я, как человек черствый и лишенный «романтизьму», решил, что к этой «сцене из семейной жизни» очень подошел бы сентиментальный, умилительный смайлик…

* * *

Легли мы поздно, и угомонились не сразу. Последний костер полуночников догорал, засвечивая полог палатки.

— Хорошо, хоть не шумят, — зашептала Рита, тискаясь.

— Не говори…

— А тут точно нет всяких… этих… букашек-таракашек?

— Да какие тут букашки… Так, скорпионы, разве…

— Ми-иша!

Тут за входом замаячили тени, «змейка» зашуршала вниз, и к нам забрались Наташа с Инной, держа в руках одеяла.

— Пусти-ите переночева-ать!

— Хотите, чтобы помощника режиссера обвинили в аморалке? — кротко вопросил я.

— Нам хо-олодно! — заныла Инна. — И Наташка с меня постоянно одеяло стаскивает!

— Вот на-аглая… Миш, ну пусти-и! Мы только на одну ночку, правда-правда!

— Да ложитесь уж, — проворчала Рита, улыбаясь.

Подруги захихикали, завозились… Наташа живо залезла ко мне под одеяло, крепко прижимаясь «нижними девяноста», и стихла.

Покой длился недолго.

— Ната-аш! — громким шепотом позвала Инна. — Спишь?

— Не-а… — глухо отозвалось у меня под боком.

— Получается, что история твоей мамы — главная в «Лезвии бритвы»?

— Ну-у… Я бы так не сказала. Там же еще, вроде, о том индийском скульпторе, о докторе Гирине… Хм… Только сейчас до меня дошло, что нашего моремана зовут точно так же — Иван Родионович Гирин!

— Совпадение, наверно… — неуверенно молвила Хорошистка.

— Образ Гирина в романе — сборный, — подала сонный голос Рита. — Прототипом, насколько я помню, был ленинградский профессор Алексей Петрович Быстров, а внешность его Ефремов списал с итальянского актера Амедео Наццари, только мафиозные усики «сбрил»…

— А правда, что те итальянцы не нашли черную корону? — заинтересовалась Инна.

— Да они ее и не искали! — фыркнула Наташа. — Алмазы были их целью, а корона… Мне кажется, что Ефремов просто воспользовался случаем, чтобы ответить на вопрос, куда пропал громадный флот Александра Македонского. Там… Ну, когда диадохи делили империю, все корабли достались флотоводцу Неарху, а уж куда он отбыл… Иван Антонович рассудил, что была плохая погода, и кормчие промахнулись — увели флот не севернее Африканского Рога — к Красному морю и дальше, к Каналу Четырех Царей и к Нилу, — а южнее. А стоило Неарху просечь, что с курсом ошибочка вышла, то он не расстроился, а решил обогнуть всю Ливию, как финикийцы при фараоне Нехо. Но, если флот угодил в бурю у Берега Скелетов, его ждала неминуемая гибель — мели… рифы… беспорядочные течения… И чудовищный прибой! А что до черной короны… Хм… Нет, конечно же, Неарх вполне мог заполучить ее при дележке трофеев… если она вообще существовала!

— Надо будет Изю спросить, — заворочалась Дворская. — Он должен знать!

— Еще одно слово, — с угрозой прошипела Рита, — и выгоню обеих!

— Всё!

— Мы спим!

Четверг, 27 марта. Утро

Израиль, окрестности Беэр-Шебы

Встал я позже всех, зато хоть выспался. Еще и повалялся вдоволь. Девчонки ускакали, а Гайдаю его помреж не сильно-то и нужен был, иначе живо бы призвал в ряды