— Но в этой квартире никто не жил. Дом только построили…

— Но все новое растет на месте старого, вы не замечали? — Она с удовольствием отхлебнула чай. — Вы ведь историк, вам ли этого не чувствовать?

Она и это обо мне знала…

— Так здесь раньше стоял другой дом?

— Да. Другой дом. Другая жизнь. И я выросла в этих местах. Потом лет на тридцать мою семью занесло на другой конец города, но, как только представилась возможность, мы снова вернулись сюда. Конечно, все уже не то, и тополя эти — они ведь тогда были совсем крошечными, и нагромождение зданий, но все-таки многое напоминает…

— Любопытно. И кто же любовался этим видом?

— Школьная подруга. Она, знаете ли, была очень красивой. И очень несчастной.

— Почему несчастной?

Моя собеседница чуть встрепенулась, разгоняя дурман воспоминаний, ответила совсем другим тоном:

— Так уж жизнь сложилась. Это ведь никогда не угадаешь — что завтра выйдет из твоей жизни. Сегодня тишь да благодать, а завтра налетят черти, понесут… Да не слушайте меня. Мои воспоминания — они ведь только мои. По крайней мере на вашей судьбе этот вид из окна не должен никак отразиться. И, заметив, что я хочу задать еще вопрос, она быстро заговорила о своем деле.

— Понимаете, я — актриса. Нет, не пытайтесь вспомнить. Я в жизни не играла главных ролей в кино, поэтому откуда вам меня знать. С театром тоже не очень сложилось, хотя я не жалуюсь, работы достаточно. Но недавно мне предложили потрясающую роль в одной антрепризе. Режиссер, партнеры — только мечтать могла. И вот в ажиотаже я как-то упустила из виду, что впереди гастроли.

Она посмотрела на меня так, будто я уже должен был что-то понять или о чем-то догадаться, но, вероятно, не отыскав признаков ни того ни другого, — продолжила:

— У меня дочь — Ева. Вы ведь, кажется, с ней…

— Да-да-да, она заходила, — я стал внимательнее.

— Отношения с детьми не всегда складываются так, как мы хотим, — улыбнулась она.

Я мог бы поклясться, что именно эту фразу она заготовила заранее, собираясь ко мне, и, возможно даже, репетировала.

— Конечно — конечно…

— В общем, получается так, что мне необходимо уехать на две недели, а Ева остается одна. И вы не могли бы, — она осторожно посмотрела на меня.

— Все, что в моих силах, — произнес я вежливо и нарочито холодно, опасаясь, как бы она не раскусила моего нездорового любопытства.

— Если бы я оставила вам ключи…

«О!!.. Ключи от ее квартиры…»

— И если бы просила наведываться ежедневно…

«Милая женщина, говорите, говорите же что-нибудь еще…»

— Днем она в институте, вы могли бы потихоньку войти, полить цветы. И только.

Я улыбнулся ей от души и ответил:

— Знаете, нет ничего проще. Я весь день дома, и подняться на два этажа не составит для меня большой проблемы.

— Вы — золото, — улыбнулась мне она, и тут я поймал ее — захлопнул клетку.

— Услуга за услугу: расскажите мне, что случилось с вашей красивой школьной подругой?

Улыбка с ее лица пропала.

— Поверьте, вам не нужно знать об этом. Ничего интересного, очень трагичный конец, я вообще ругаю себя за то, что вспомнила так неуместно…

— И все-таки: удовлетворите любопытство историка.

— Она умерла молодой.

— От чего?

— Ее убили. Это долгая история…

— У меня есть время…

И она стала рассказывать.

Это был самый знаменитый парень в нашей округе. Ужас и мечта каждой девушки. Он был красив как ангел. Если вы по-настоящему понимаете в ангелах, то поймете. Но если не понимаете… Он был не тот лубочный ангел с рождественских открыток, с благодушным бесполым лицом и повядшими парчовыми крыльями. Он был завораживающе красив, и в лице светилась нездешняя сила. Именно вот светилась. А уж если он на вас смотрел (а взгляд у него был — как будто душу вынимал), вас даже прижимало к земле этой самой силой.

Он был местный принц. Один — на уме у каждой девчонки. Не было такой, чтобы по нему тайно не сохла. Но и ни одной не было, чтобы согласилась рядом с ним пройтись по улице. Это был бы кошмар. Потому что он был темный ангел. То ли вор, то ли бандит. Яшка.

Неизвестно, чем он там на самом деле занимался. Но предположить, что чем-то мелким — карманником там был или наводчиком, невозможно. Темная сила его взгляда подсказывала — мелочами не занимается. Конечно, речи о том, чтобы кто-то сказал, что, мол, у меня Яшка что-то там украл, никогда не было. Никто такого не слышал о нем. Или что налет какой-то громкий, а Яшка участие принимал — тоже такого не было, но все равно…

Была в нем тюремная бравада и романтика. И было еще одно обстоятельство. Связанное с отцом.

Дядя Арон стал фигурой известной в один прекрасный день, когда за ним в конторку, где он служил бухгалтером, пришел участковый с незнакомым милиционером и увел Арона в участок. Вели его по улице и попросили заложить руки за спину, что он послушно и сделал. Вели у всех на виду, и люди озирались испуганно им вслед. Арон шел в коричневых таких нарукавниках, которые бухгалтера носили. Вы, наверно, и не помните. И по улице вслед шептали — проворовался. «А, Арона повели. Бухгалтер. Проворовался, значит…»

А было все так. Случилась какая-то проверка на работе, цифры не сошлись у комиссии, Арон сел. Год почти провел в «Крестах», пока дело расследовали, жалобы его супруги рассматривали, ходатайства с прежних мест работы к делу подшивали. В результате так и не посадили, оказалось, комиссия ошиблась, а Арон считал правильно, как надо и ничего совсем не воровал, потому как никакого понятия не мел как воровать.

Однако, как вышел, радовался недолго. На прежнее место работы не взяли — там уже другой человек служил — не выгонять же, объяснили ему. Да еще в районе слава о нем дурная пошла. Ведь, как его милиционер вел по улице видели все, а как отпустили, объяснив, что ошибочка вышла, никто и знать не знал.

В общем, на работу не берут, жена чужим людям белье стирает, на рынке старье продает, копейками перебиваются. Но не унывали. С Ароном вообще унывать не приходилось. Он весь от макушки до пят был набит байками, анекдотами и прибаутками. Его мой дядя еще Брехуном за это прозвал. Как вели его по улице тогда, дядя и сказал: «Добрехался парень, никак за язык

пострадал…»

Может быть, Арон и впрямь пострадал за язык свой. Oн, говорят, вместо того чтобы права свои отстаивать, принялся комиссию, что на проверку его отчетов пришла, анекдотами потчевать. Отчего сразу же вызвал у серьезных людей недоверие и подозрения всякие. Но вот в «Крестах» Аронова привычка балагурить по поводу и без сделала из него всеобщего любимца. Часами его сокамерники слушали: болтает гладко — время летит, сидеть — меньше.