Я затушил сигарету.

— Хорошо, а как насчет второй версии? Есть ли какие нибудь свидетельства виновности этого… кувшина?

— Совсем немного, — ответил доктор Джарвис. В основном легенды и сказания. Бывало, Макс давал мне кое-что почитать. Еще он говорил, что открыть кувшин сложно, и если вы откроете, то все равно ничего не увидите. Джинн, говорил Макс, не имеет материального воплощения, когда заточен в кувшине. Поэтому он пытается завладеть чьим-либо лицом.

Я почувствовал в ладонях холод и покалывание.

— Лицом? — шепотом выдавил я.

— Именно. Джинн не покинет свой сосуд до того, как не найдет для себя лицо. Любое. Без лица он — бессилен. Он ничего не может сделать.

— Доктор Джарвис, значит, Макс Грейвс пытался изрезать свое лицо для того, чтобы им не завладел джинн?

— Именно это я и подразумевал, когда говорил, что это лишь отчасти самоубийство. Существует джинн или нет, Макс был уверен, что он спасает всех нас, лишая джинна того, без чего тот бессилен. Своего лица.

Я вернулся к машине. Анна была недовольна.

— Ну, приятно провел время? А говорил, ненадолго.

Я молча завел машину, развернулся и выехал по просеке на шоссе. Чтобы как-то прийти в себя, потянулся за новой сигаретой.

— Похоже, ты потерял дар речи. Так же как и чувство времени, — сердито сказала Анна.

— Я всегда так делаю, когда боюсь, что женщина меня не так поймет.

— Ты слишком много куришь, — заметила Анна, открывая боковое стекло. — Знаешь, по статистике больше людей умирает от рака легких, а не от злых духов.

— Еще неизвестно, что хуже, — ответил я, делая такой крутой поворот, что шины завизжали.

— Что он рассказал? — спросила Анна. — Он знает, как умер Макс Грейвс?

Я следил за дорогой.

— Доктор Джарвис знает не больше нашего. Как и мы, он только предполагает. Но он думает, что Макс изрезал свое лицо неспроста. Есть что-либо волшебное в горшке или нет, Макс пытался не дать этому чудищу вернуться к жизни.

— Не поняла.

— Аналогично. Да и Джарвис не понял. Макс говорил ему, что в сосуде находится джинн, но он не сможет выйти из заточения, не получив чьего-либо лица. Считают, что джинн нематериален, бесформен, понимаешь? Как клубы дыма. И вне сосуда джинн не может существовать, не принимая реального обличья. Вот почему Макс избавлялся от портретов на стенах, вот почему соскоблил лицо на трубке и вырезал все картинки из книг и газет.

Анна нахмурилась.

— Верится с трудом. Почему он не взял себе лицо Маджори или мисс Джонсон?

Я резко вывернул руль, чтобы не наехать на велосипедиста с рыбацкой корзиной на багажнике.

— Мне страшно от одной мысли увидеть джинна с лицом мисс Джонсон, — сказал я. — Если бы ты была джинном, ты бы хотела разгуливать с такой рожей?

— Гарри, будь хоть немного серьезным.

Я выкинул недокуренную сигарету из окна.

— А каким мне, черт возьми, быть? Ты же знаешь, что я не хочу верить в эту белиберду, но в то же время, и ты прекрасно это понимаешь, я верю.

Анна раскрыла в изумлении свои красивые, сочные губы.

— Ты — веришь? — хрипло воскликнула она. — Ты думаешь, что…

— По методу Шерлока Холмса. Отбрось все невозможные варианты, и то, что останется, каким бы невероятным это ни казалось, и есть истина. Что-то вроде этого. Я думаю, идея о джинне — сказка, но все остальные объяснения того, что творится в Зимнем Порте, просто смехотворны…

— А что насчет лиц Маджори и мисс Джонсон?

— А черт его знает! Может, для джинна труднее брать лица настоящих людей, чем с картин или фотографий. Возможно, профессор Кволт лучше знает это.

— Ты что, едешь к нему? — спросила Анна.

Я покачал головой:

— Прежде всего заедем к Маджори. Я хочу взглянуть на нее после прошлой ночи.

— О кей.

Через десять минут мы прибыли в Зимний Порт. Медленно проехали по гравиевой дороге мимо согнутых деревьев и приблизились к парадному входу. Дом выглядел пустым и заброшенным. Кирка лежала на крыльце там же, где я ее оставил прошлой ночью, а занавески в верхних комнатах были по-прежнему открыты.

Мы вышли из машины и огляделись. Мягкий западный ветер дул с моря, и флюгер весело поскрипывал в ответ. В воздухе витал аромат соленого моря.

Я подошел к облупившейся парадной двери и позвонил.

Внутри дома послышался громогласный звон.

Спустя некоторое время Анна сказала:

— Похоже, дома никого.

— Подождем еще немного, — сказал я. — Может, они поздно легли.

Я позвонил еще раз, и мы терпеливо прождали несколько минут. Потом решили, что, должно быть, Маджори с мисс Джонсон отправились на базар или еще куда-нибудь — мало ли что делают в августовское утро вдовы со своими компаньонками.

— Ты ведь не думаешь, что здесь что-то произошло? спросила Анна.

— Ты о чем?

— А помнишь ту фигуру, что мы видели вчера ночью? В халате с капюшоном?

— Не спрашивай лучше, а пойди глянь, стоит ли в гараже их машина. Я прогуляюсь вокруг дома.

Пока Анна шла по гравию в сторону обветшалого гаража, я обошел дом и поднялся на груду кирпича со стороны лужайки. Оттуда я стал разглядывать башню с ее готической крышей и темными неправильными окнами. Тут мне пришла в голову мысль подставить лестницу и добраться до этих окон, чтобы увидеть с улицы, что же в этой башне так тщательно скрывают от нас за запечатанной дверью.

В это время на морском горизонте качались от слабого ветра одиночные яхты, несколько виндсерфингистов кружили неподалеку от пустынного пляжа.

Я направился к солнечным часам на лужайке, длинная трава стегала меня по ногам. Подойдя к часам, я постарался получше оглядеть башню.

Но ничего особенного я не заметил. С такого расстояния сквозь окна ничего не разглядишь, а снаружи в башне не было ничего необычного. Я поднялся на каменный пьедестал часов и встал на цыпочки, но толку от этого было мало. Башня оставалась для взора чужака такой же темной, безмолвной и неприступной.

Я кинул взгляд на циферблат солнечных часов и сверил со своими. Когда я был еще ребенком, я благоговел перед этими часами. Мне казалось волшебным и загадочным то, как солнце, двигаясь по небу, отсчитывает время тенью от вертикальной палочки. И когда я теперь смотрел на часы, они напомнили мне о жарких, длинных, солнечных каникулах моего детства. Дни тогда тянулась так медленно, и я никогда не задумывался, что когда-нибудь все это закончится и я стану взрослым. Присмотревшись внимательно, я обнаружил в часах много изменений: вместо привычных древнеримских фигур и инициалов мастера на медной дощечке на поверхности циферблата были выгравированы совершенно другие комбинации цифр. Я присмотрелся внимательнее. За циферблатом были изображены кружки с арабскими буквами в центре. Вокруг букв нарисованы необычные насекомые и животные, о которых я раньше и не слышал. Палочка, которая отбрасывала тень, тоже стала иной: она была испещрена отверстиями по всей длине, напоминая серпантин.