— Все может быть. Но выбирать-то мне не из чего…

— И то верно. Ладно, чему быть — того не миновать. Ты уже подрос, вона какой вымахал, так что пора попробовать себя в деле. Все зависит от судьбы. Ежели она к тебе милостива, значит, долго жить будешь. А твой выигрыш золотого дуката — это добрый знак, не сомневайся, я уже погадал.

— Деда, мне нужен этот дукат, чтобы купить одежду и оружие…

Андрейко оставил монету у деда Кузьмы, справедливо полагая, что у него дукат будет в целости и сохранности. Если бы не жадность пани Галшки, которая поскупилась на снаряжение слуги, то он никогда бы не разменял монету. Она могла послужить залогом его будущего состояния. Увы, богачи Немиричи всегда находили способ, как ущучить бедняка…

— Насчет оружия не беспокойся. Возьмешь мое — и саблю, и лук. Мне оно уже вряд ли пригодится. Стар я стал, внучек, очень стар…

— Что ты такое говоришь, деда?! Да ты… ты и двух здоровых молодцев за пояс заткнешь!

— Может, и так. Но все равно с молодыми воинами мне не сравниться. Они выносливы, а я пройду немного и хриплю. Раньше я мог махать саблей с утра до вечера, а нонче хоть бы на полчаса духу хватило. Так что мне как-то сподручней дубиной. Ежели, конечно, придется. Ну все, все, хватит разговоров! С оружием все ясно, а теперь посмотри на свой панцирь. Я как знал, что нужно побыстрее с ним справиться. Примерь-ка…

Кожаный панцирь, изрядно потемневший от обработки, сидел на Андрейке как влитой. Он был гораздо легче железных, но не менее прочный. Дед Кузьма был большим мастером по части кожаных изделий и мог бы зарабатывать немалые деньги, открыв собственную мастерскую, но река тянула его к себе с властной силой. Он просто не представлял себя в тесной комнатушке, наполненной запахами распаренной кожи и гнилостной вони мездры. То ли дело раннее утро на Днепре, когда воздух такой свежий и чистый, что его хочется пить. А вокруг — простор, необъятность от горизонта до самого неба. И звенящая тишина, которую изредка нарушает крик какой-нибудь ранней птички, да плеск гуляющей рыбы.

Панцирь Андрейко и дед Кузьма делали вместе. Только рисунок на нем дед наносил один; это была работа долгая, кропотливая и требующая терпения, чего юному Андрейке не хватало. Старик хотел, чтобы внук знал, как из мягкой кожи сделать материал, который не берут ни стрелы, ни мечи. Но главным его секретом было то, что кожаные панцири и наручи других мастеров служили от силы два-три года, а кожа, выделанная дедом Кузьмой, могла храниться в оружейной хоть полста лет, при этом совершенно не теряя своих выдающихся качеств.

Сначала дед дубил толстую бычью кожу, добавляя в раствор соки разных растений. А затем приступал к главному — к варке, чтобы она стала прочнее. Обычно мастера варили кожу в простой воде, доводя ее до кипения. Иногда они добавляли в нее соль. А дед Кузьма делал специальный клеевой раствор из свиных ножек и варил кожу при более низкой температуре, чем добивался того, что клей заполнял все ее мельчайшие поры. Такая пропитка делалась несколько раз, кожа значительно уменьшалась в размерах, упрочнялась еще больше и становилась вязче, что было особенно важно для такого изделия, как панцирь.

После варки дед обрезал ненужные куски по заранее сделанному трафарету и натянул кожу на деревянный манекен, в точности повторяющий фигуру Андрейки, обвязав ее грубой холстиной (веревка могла оставить нежелательные следы). В процессе сушки он наносил на панцирь рисунок — разные языческие фигурки-обереги, а когда кожа высохла, то оказалось, что она покрыта красивым сетчатым узором, повторяющим плетение холста.

Но и это еще было не все. После всех этих процедур дед Кузьма упрочнял кожу еще и воском, защищая ее таким образом от сырости и гниения. Это была, пожалуй, самая сложная процедура. Воск следовало нагревать лишь до момента расплавления. Если подогреть его слишком сильно, то он обожжет кожу, которая сначала свернется, а затем станет хрупкой. А еще нужно было следить за временем. Панцирь в растворе воска можно было держать не более получаса. После этого панцирь снова натянули на манекен, а когда он высох, дед Кузьма тщательно его отполировал.

— Ну как? — спросил он, когда Андрейко затянул завязки панциря и надел кожаные наручи, тоже сделанные дедом.

— Здорово! — Андрейко подвигался, попрыгал, несколько раз взмахнул рукой. — Совершенно не мешает! А красивый какой — аж светится!

— Что ж, носи на здоровье. Сходи в церковь к вечерней службе, свечу поставь угодникам, чтобы этот панцирь был тебе надежной защитой. А что касается одежки…

Дед Кузьма полез в ларь, достал оттуда кошелек и сказал:

— Дукат я припрячу, пусть полежит. Чует мое сердце, в будущем он тебе здорово пригодится. А пока возьми мои деньги. Здесь у меня двенадцать грошей[19], этого вполне хватит на одежду и обувь. Я с тобой на Торг не пойду, мне нужно срочно отправляться на ловы. У князя Олелько Владимировича намечается пир, так что осетров понадобится много. Поэтому попрощаемся сейчас…

Дед и внук обнялись.

— Иди… — дед Кузьма перекрестил внука. — Храни тебя Господь…

Житный Торг (или, по-иному, Подольское Торжище) был самым бойким местом в Киеве. В отличие от знатного и дорогого Бабина Торжка в Верхнем городе, которым пользовались в основном зажиточные и родовитые киевляне, Торжище было более массовым и демократичным. Сюда приезжали купцы со всех стран: варяги, византийцы, немцы, арабы, хазары, бухарцы, булгары. А еще на Житном Торге собирались народные веча. Правда, они назывались «черными», потому как там собирался простой люд. Обычно всесословные веча происходили на площади возле Софийского собора.

В описываемое время Торжище стало главным торговым центром Киева. Здесь размещались иноземные торговые колонии: армянский квартал, греческий квартал, генуэзский, турецкий, русский, польский, византийский и иные «дворы». Особенно богатым был генуэзский торговый двор. А довольно обширная армянская колония имела на Подоле даже свою церковь.

На Житном Торге дважды в год собирались людные ярмарки. Вокруг Торжища возводились на средства ремесленных и торговых объединений церкви, в том числе и Церковь Богородицы Пирогощи, построенная стараниями торговавших хлебом купцов. Кроме знаменитой Пирогощи возле торговой площади кучно лепились и другие храмы, в том числе Михайловская церковь и Туровская божница. Это происходило оттого, что, согласно «Уставу» князя Владимира, именно церквям был отдан надзор за мерами и весами в городах, чтобы они берегли их справедливость. Именно в Пирогоще находились мерный локоть, кварта и ведро, а также городские весы.

Небольшая речушка Глубочица делила Житный Торг на две части. Ее берега обшили деревянными досками, и она текла в районе торговой площади как бы в канале. Кроме церквей Торжище окружали еще и ремесленные цехи, старавшиеся обустроить свой двор поближе к главной торговой площади. Там жили и работали стекловары, ювелиры, гончары, кожемяки, дегтяри и горшечники. Сам Торг был полностью застроен многочисленными деревянными лавками, конюшнями, складскими помещениями. Куда ни кинь глазом, тянулись ряды, где продавалась всякая всячина: мед, жито, крупная и пернатая дичь, сыр, яйца, масло, свежая и вяленая рыба…