Во время тренировки я всё время ошибалась. Слишком быстро реагировала. Партнёра, медика-первокурсника, слишком сильно уколола.

– Эй! Это спорт, а не драка! – огрызнулся он и снял маску.

Тренер отправил меня в раздевалку. Я тоже сняла маску и посмотрела в зеркало. Я себя не чувствую свободно с ними. Никто со мной не разговаривает. «Привет». «Пока». «Девочка, твоя очередь». Вообще на меня не смотрят. Между собой они разговаривают, смеются, а меня считают ребёнком. Поэтому фехтование мне не очень нравится.

Диплодок стучит в дверь и заходит в раздевалку. Он в дурном настроении, переминается с ноги на ногу, не знает, что сказать, точнее, не знает, как сказать то, что он хочет сказать. Потом говорит:

– Ты устала. В следующий раз пойдёт лучше. – Треплет меня по плечу и возвращается в зал. Я точно знаю, что у него на уме. Он с радостью бы выбросил меня из команды, но боится мне об этом сказать. Не из-за меня – из-за папы.

Я снимаю фехтовальную форму, складываю её в шкафчик, туда же кладу рапиру, запираю шкафчик и ухожу. Душ приму дома. Что мне, идти в душ туда же, куда они ходят? Да ни за что. Даже если бы в раздевалке никого не было, даже если бы я заперлась в кабинке, было бы ужасно.

Они продолжают тренироваться. Отъезжая от здания, я оглядываюсь назад и вижу, какие они все расслабленные. Смеются. Когда я там была, у них был серьёзный вид. Мне кажется, у них от сердца отлегло, когда я ушла.

Я никуда не тороплюсь. Медленно еду по городу. Думаю, что у меня завтра. Завтра будет хороший день. Днём школа, вечером занятие по скульптуре. Я люблю лепить. Мне нравится чувствовать мокрую и при этом тяжёлую, густую глину между пальцами. До конца курса я бы хотела вылепить скульптуру с танцором и танцовщицей. Преподавательница сказала, что я выбрала себе самое сложное задание. Скульптура будет полуметровой высоты. Внутренний каркас я уже сделала. В смысле, сделала две фигуры из проволоки. Преподавательница мне помогала. Я её называю Роденка: она всё время говорит о Родене, великом французском скульпторе. Я думаю, она меня особенно любит именно за то, что я единственная из учеников про него знала. В Париже папа меня водил в его музей. Так что ей прозвище Роденка очень подходит. И прижилось к тому же.

В прошлый раз кто-то из новых учеников, который думал, что её правда так зовут, обратился к ней: «Госпожа Роденка, посмотрите, пожалуйста, я правильно делаю?» Она на него удивлённо посмотрела; мы все замолкли, склонили головы и с самым серьёзным видом уставились каждый в свою кучу глины, как будто перемешивание глины – самое важное дело на свете. А она сказала:

– Я не Руденка, меня зовут Марьета. – Слава богу, она не расслышала толком и решила просто, что он имя перепутал.

Сначала я думала, что моя танцующая пара будет кружиться в объятиях. Обнимают друг друга и танцуют. В интернете я нашла кучу фотографий танцующих пар. Выбрала одну: на ней девушка склоняет голову парню на плечо, а он лицом почти касается её шеи. Его руки на её талии, её руки – у него на плечах. Очень мне понравилась эта фотография. Танцуют они под медленную музыку. Скорее всего. Наверное. Под быструю они бы не смогли так обниматься.

Я ещё никогда не обнималась. Ну, в смысле, обнималась, но не так, чтобы склоняться к плечу парня с закрытыми глазами и медленно танцевать. Это как-то неловко. Никогда не буду танцевать. Это не моё.

Я выбрала другую фотографию. На ней парень и девушка танцуют рок-н-ролл. Держатся друг за друга только одной рукой, и каждый бешено пляшет.

– Ты опять выбрала самый сложный вариант, – сказала мне на последнем занятии наша Роденка. – Почему бы не вылепить пару, которая обнимается и танцует? Это намного легче. Два человека, которые обнимаются, – это одно тело. Смысл объятий именно в этом: ты обнимаешь человека и на какое-то мгновение становишься с ним одним целым. А в скульптуре намного легче изобразить одно тело, чем два.

Никогда не буду обниматься. Не хочу быть одним целым ни с кем. Даже с Алексом. Даже с учителем фоно. Дома мы тоже никогда не обнимаемся. Папа иногда кладёт мне руку на плечо. А объятия мы не выносим. Вот ещё.

Свернув на нашу улицу, я слезаю с велосипеда. Толкаю его перед собой. Медленно. Мне же спешить некуда. Постепенно подталкиваю велосипед к нашему дому. Если бы я не проголодалась, ещё бы погуляла вокруг. Отправилась бы в парк или к реке, села бы на скамейку, сделала бы домашку по математике. И всякое другое. Просто так, шутки ради. А потом бы медленно пошла домой. Очень-очень медленно.

Я уже перед дверью.

Звоню в звонок. Не люблю искать ключи в сумке. Но звонка не слышно. Сквозь ограду смотрю, что происходит в доме. В гостиной – пардон, в мамином зале – горит свет. Стемнело. Весна ещё не наступила. До моего дня рождения ещё сколько-то осталось, а потом дни станут длиннее. Ещё раз нажимаю кнопку звонка и смотрю на чёрный шар над дверью; показываю камере язык.

Ну понятно, никто мне не откроет. Смотрю на гараж: автомобиля нет. Папа ещё не пришёл. Я слишком рано вернулась. Мама, может быть, в ванной. Иногда она принимает ванну; говорит, что горячая вода помогает ей от мигрени.

Начинаю рыться в сумке. Достаю всё, кроме ключей. Закон Мёрфи. Когда ищешь что-нибудь, найдёшь всё что угодно, кроме того, что ищешь. Или как бутерброд всегда падает маслом вниз. Я обнаружила заколку для волос, про которую была уверена, что давно её потеряла, нашла флешку со своими презентациями и заданиями, даже целую ракушку – Bivalvia, из класса двустворчатых, ещё называется каллиста или «красотка», водится в Адриатическом море; папа дал мне её в первый день, когда я пошла в новую школу. Наконец нахожу ключи. Отпираю ворота. Оставляю велосипед в саду. Прислоняю его к каменной стене гаража. Завтра тоже поеду в школу на велосипеде. Иду в дом. Отпираю дверь сама, раз уж нашла ключи. Вхожу.

– Я пришла! – кричу я. Скорее к себе в комнату и под душ! В фехтовальной форме я жутко потею. А потом на кухню. Я голодная как волк, как настоящий дикий голодный Canis lupus, серенький волчок…

– У нас гости! – доносится до меня мамин голос – долетает сквозь настежь открытые двери гостиной. Гости. Мне конец. Я упала на пол. Мёртвая. Меня накрыла вечная тьма.

К сожалению, я не упала замертво на пол. Это не был конец. Меня не накрыла вечная тьма, хотя в тот момент я больше всего хотела именно этого.

Я уставилась на маму, которая стояла посреди гостиной.

– А мы тебя ждали, – говорит она и улыбается.

На большом белом диване – мама обожает белую мебель – сидят Петра, Барбка, Матевж и Милан. У ног Милана сидит его Йошко и виляет хвостом.

– Иди к нам, в зал, – говорит мама; она видит, что я не двигаюсь, что я застыла на месте и не могу поверить собственным глазам.