Именно поэтому они готовы расстаться со своим прежним окружением. Такое отношение к имеющимся возможностям, как правило, делает их особенно усердными работниками. Так, мигранты и их дети могут открыть для себя, что сохранение иной идентичности – не препятствие к личному успеху. Это подтверждает и новое исследование, посвященное турецким иммигрантам во втором поколении, живущим в Германии. Сперва немцы относились к турецким иммигрантам как к временным работникам, а затем избрали стратегию мультикультурализма. Совсем не удивительно, что ни первое, ни второе поколение иммигрантов так и не интегрировалось в основное немецкое общество. Исходя из этого факта канцлер Меркель недавно объявила политику мультикультурализма «полным провалом». Таким образом, Германия, несомненно, занимает одно из последних мест по такому показателю, как скорость ассимиляции мигрантов. В рамках данного исследования изучалось, повлиял ли выбор между германской и турецкой идентичностью, сделанный турецкими мигрантами во втором поколении, на их успехи в образовании и на уровень их занятости. Подход заключался в том, чтобы выяснить, на каком языке воспитывали этих мигрантов: на немецком или на турецком. Этот выбор языка, сделанный родителями, оказал сильное влияние на предпочтения их детей в плане самоидентификации: те, для кого первым языком стал турецкий, значительно чаще были склонны идентифицировать себя в качестве турков, и реже – в качестве немцев. Однако в той мере, в какой они впоследствии осваивали немецкий язык, это никак не сказывалось на их успехах в учебе и на занятости. Поэтому сами мигранты ничего не теряют от сохранения иной идентичности. Но в качестве членов общества иммигранты, отвергая национальную идентичность, несомненно, выбирают для себя позицию «посторонних». Это не играет роли в рамках узко определенного поведенческого пространства школы и работы, но может иметь значение в рамках такого широкого поведенческого пространства, как общество в целом с его неформальными общенациональными системами сотрудничества и политической поддержкой перераспределения, являющимися характерной чертой богатых обществ.

Процесс выбора молодыми людьми своей идентичности изучен слабо. До недавнего времени экономисты даже не считали этот вопрос вполне корректным: считалось, что предпочтения людей являются данностью, а поведение определяется стимулами, встающими перед людьми. Однако в последние годы общественные науки пришли к пониманию того важного факта, что люди копируют чужое поведение. По-видимому, причины этого обстоятельства скрываются в сфере неврологии: в середине 1990-х годов было обнаружено существование зеркальных нейронов, возбуждающихся и при совершении какого-то действия, и при виде того, как его выполняет кто-то другой. По сути, копирование является для нейронов стандартной реакцией; поведение, избегающее копирования какого-либо действия, требует сознательного игнорирования команд, подаваемых зеркальными нейронами. Это не делает нас рабами чужих поступков, однако экспериментальная психология говорит о том, что нам свойственна прискорбно высокая внушаемость. Свидетель грубого поведения сам ведет себя более грубо; тот, кому предлагают представить себе пожилых людей, сам теряет легкость в движениях. Поведение молодых людей определяется не только наследственностью, воспитанием и стимулами: на него серьезно влияет то, что они видят вокруг себя в качестве подходящих ролевых моделей. Но что это за модели?

Одни ролевые модели намного более доступны, чем другие. В близком родстве с ролевой моделью находится концепция стереотипа. Они различаются своими нормативными коннотациями: обычно подразумевается, что ролевая модель – это хорошо, а стереотип – это плохо. Однако их объединяет идея о том, что они представляют собой готовые идентичности. Попробуем освободить концепцию стереотипа от ее негативных коннотаций, потому что она имеет еще одно важное свойство. В качестве ролевой модели обычно выступает некий конкретный человек: так, отец может служить ролевой моделью для сына. Стереотип же – это продукт культуры: это не индивидуум, который может быть известен лишь узкому кругу своих непосредственных знакомых, а обобщенная модель, доступная каждому, кто принадлежит к данной культуре. В этом смысле образ «хорошего водопроводчика» тоже является стереотипом. Нам не нужно точно выявлять все аспекты поведения, свойственного хорошему водопроводчику; это уже сделали для нас в любом обществе, которому знакома такая концепция. Промежуточное положение между ролевыми моделями и стереотипами занимают знаменитости. Будучи отдельными людьми, они могут стать ролевыми моделями, но в то же время они являются составной частью культуры и потому находятся в распоряжении каждого, кто принадлежит к этой культуре. Как правило, знаменитость изображается в культуре не как «человек в полный рост», а как карикатура, подчеркивающая отдельные черты: по сути, знаменитость – это ролевая модель, которая может играть роль стереотипа.

Популярная культура представляет собой набор стереотипов, готовых к использованию. Некоторые молодые люди невосприимчивы к популярной культуре и вырастают эксцентричными личностями. Но большинство спокойно берет на вооружение ту или иную готовую идентичность и живет с ней – возможно, периодически меняя ее на новую. Если это – разумное описание процесса, в ходе которого формируется поведение, то публичная политика может влиять на поведение двумя способами. Традиционный подход, использовавшийся в прошлом веке, основывался на стимулах: например, мы облагаем налогом такое социально вредное поведение, как курение, и субсидируем такое социально полезное поведение, как воспитание детей. Однако возможности повлиять на поведение посредством стимулов зачастую оказывались весьма ограниченными: после того как кто-нибудь выберет для себя идентичность преступника, стимулы уже не смогут удержать его от социально вредного поведения. Другой способ сформировать поведение – изменить доступный ассортимент стереотипов. Разумеется, это спорная идея, но с другой стороны, можно привести многочисленные факты, говорящие о том, что непрерывная демонстрация насилия в СМИ повышает склонность к насилию.

Какое отношение все это имеет к миграции? У нас есть три на первый взгляд не связанных друг с другом набора предположений. Первый из них касается взаимного внимания, играющего важную роль в насаждении доверия, на котором держится сотрудничество, и сочувствия, на котором держится перераспределение доходов. Привычка к доверию и сочувствию в очень больших группах людей не является врожденной: она приобретается в рамках процесса по достижению процветания, и иммигранты из бедных стран по прибытии в новое общество, скорее всего, будут менее склонны доверять и сочувствовать другим людям. Второй набор связан с идентичностью: от идентичности, выбираемой людьми, зависит их поведение; для многих людей частью их идентичности становятся стереотипы поведения, заимствованные из их культуры. Третий набор относится к идентичности, выбираемой иммигрантами. В важной новой работе группа исследователей изучала готовность приехавших в США испаноязычных иммигрантов к сотрудничеству в сфере предоставления общественных благ. Предполагалось, что уровень этой готовности отражает различия в восприятии иммигрантами как своей идентичности, так и степени своей исключенности из окружающего общества. Новшеством в этой работе служило то, что в дополнение к традиционным лабораторным играм, предназначенным для выявления чужих склонностей, в ней была задействована реальная система местных общественных благ – местные учреждения здравоохранения, образования и пр. Результаты исследования убедительно доказывают, что готовность иммигрантов сотрудничать в сфере общественных благ в существенной степени определяется их представлениями о самих себе. Мигранты, в большей степени отождествлявшие себя не с североамериканцами, а с латиноамериканцами, проявляли меньше склонности к сотрудничеству. Один из практических выводов, сделанных авторами работы, сводится к той роли, которую играет уровень владения английским: чем шире этот язык использовался дома, тем сильнее было чувство американской идентичности. Мне неизвестны европейские аналоги этой совсем свежей работы. Однако в Америке иммигранты перенимают национальную идентичность с большей готовностью, чем в Европе, где отторжение национальной идентичности, похоже, только усиливается. Соответственно, есть основания предположить, что в Европе иммигранты достигают преобладающего уровня доверия медленнее, чем в Америке.