Конечно, учитывая мои обстоятельства, ничего удивительного, что мама Джина считала меня бомжом.

Тем временем моя сестра со своим парнем разъезжала по округе в вэне, продавая наркоту, сами они ежедневно закидывались кислотой, нюхали клей и вообще занимались черт знает чем. Сестра в конце концов забеременела, но к родам они с этим парнем уже разбежались. Когда в роддоме появилась на свет моя племянница Эрика, мы с моими родителями были там.

Сестра моя была совершенно непригодна к тому, чтобы растить ребенка. Она все еще страдала от психического заболевания и все еще употребляла наркотики. Однажды в выходной мы с отцом арендовали вэн, приехали в Бостон — она там жила в своего рода коммуне — погрузили все детские вещи и отвезли в дом к моим родителям. А ребенок уже и так жил с ними.

С этого момента общение с Джулией почти полностью прекратилось. Конечно, возникали опасения, неуверенность: а что, если она заберет Эрику и начнет судиться с нашими родителями за опеку? Однажды Джулия действительно заявилась к нам, будучи явно не в себе. Она носила Эрику на ручках, и вдруг я услыхал, как распахнулась входная дверь, и увидел Джулию, бегущую с ребенком по улице. Пришлось нам мчаться за ней и отнимать Эрику. Ужас.

Согласно философии моих родителей не замечать проблем, племянница моя, пока росла, называла мою маму — то есть свою бабушку — «мама». А поскольку моему папе было неловко выбирать, как его называть, он по умолчанию стал «дорогой». Ну, просто мама моя так его называла.

В то время как Джин получил диплом колледжа и зарабатывал неплохие деньги как клерк или ассистент учителя — в первые годы нашего знакомства он сменил несколько работ — я перескочил из бензозаправки в гастроном и бросил колледж. Теперь я готовился сдать экзамен на водителя, чтоб стать таксистом на полставки. Пока ребята из нашего района учились, чтоб получить дипломы для долгих успешных карьер, я не оставил себе никакого варианта, кроме как добиться успеха в музыке. У меня не было никакого выбора, кроме как двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю придумывать, как этого достичь. Я считал, что все дело в работе. Ты можешь измерить, насколько важно для тебя что-то, по тому, сколько ты готов работать, чтобы добиться этого.

К моему счастью Джин, вопреки мнению его мамы, тоже считал, что вместе мы гораздо сильнее, чем поодиночке. Хотя, мне кажется, в то время наше партнерство для меня было куда важнее. Получив капельку одобрения и человека, с которым можно тусоваться, я в конце концов перестал ходить к психиатру доктору Хилсену. С другой стороны, в жизни Джина происходило много чего, в отличие от моей — девочки, работа, вообще все. На первый взгляд казалось, что он более удовлетворен, эдакий шалопай-счастливчик. Я же рассматривал Джина как важную часть плана — а кроме плана у меня ничего не было. После отказов паблишинговых компаний я понял, что могу продвинуть свой материал только с группой. Мне одному не хватало по крайней мере троих для нужной мне команды. Джин, я чувствовал, тоже был ключевым членом команды.

К тому времени я уже повидал немало людей, которые хотели быть музыкантами и говорили, что станут звездами, но подавляющему большинству из них не хватало дисциплины, они не хотели полностью отдаваться работе. Талант — это все хорошо и нужно, но победителями становились те, кто работал тяжелее всех. Так вот, к этой работе Джин относился так же, как и я.

Получив место таксиста в компании под названием Metro, расположенной близ Queens Plaza, я стал зарабатывать, сколько мне было нужно на тот момент, и при этом практически свободно мог распоряжаться своим временем. Водил я большой Dodge-седан с хлипкой перегородкой между мной и задними сидениями. Бизнес такси тогда претерпевал изменения: классических таксистов становилось все меньше, на смену привычным пожилым мужикам с сигарами стали приходить люди вроде меня — актеры и музыканты — те, кому нужен был и заработок, и свобода. Я очень быстро понял, какая минимальная выручка за смену требуется компании, так что когда я хотел я работал по минимуму — мой заработок зависел от того, сколько я соберу с клиентов. Я также нашел проводки от табло «for hire» («свободен») и научился отсоединять их, не глядя под приборный щиток. Таким образом, я мог забирать все, что набежало по счетчику, не рискуя быть замеченным такси-инспектором: нельзя возить пассажиров с включенным табло «свободен», при котором счетчик не включен.

Мы с Джином сняли репетиционное помещение на Хестер-стрит в Чайнатауне, в нижнем Манхэттене, рядом с Кэнел-стрит. Здание это строили из того, что мы называли «деревяшка нежная»: чиркни спичкой — оно все сгорит. Но все равно, был большой плюс: там мы могли хранить нашу аппаратуру, а не таскаться с ней туда-сюда постоянно. В этом месте наша группа полным составом — я, Джин, Стив Коронел, Брук Острандер и барабанщик Тони Зарелла — репетировала три раза в неделю. Но мы с Джином проводили там гораздо больше времени.

Поначалу меня песни Джина не очень впечатлили, но когда мы притерлись друг к другу, то вместе начали сочинять очень эффективно. Было так здорово иметь творческого и умного соавтора, с которым постоянно перекидываешься идеями. Соавтор песен! Все, я больше не чувствовал себя одиноким.

Джин к тому же был потрясающим басистом. Он мог играть хитрую, интересную партию, и в то же время петь, а такое умеет далеко не каждый. Его талант придумывать мелодичные партии, дополнявшие аккорды стал огромным плюсом. И тем не менее, хотя я очень ценил наше сотрудничество, мне не очень нравилось, как он ведет себя в определенных обстоятельствах. Например, он много раз опаздывал на репетиции, при этом ни разу не извинился. Нередко мне приходилось ждать его в метро по часу, чтобы ехать на базу. Но он думал только о себе.

Это, конечно, бесило, но иногда я ему мстил. Частенько мы ходили есть в дешевый китайский ресторан на Кэнел-стрит — там за 1 доллар 25 центов на тарелку риса или лапши тебе накладывали любое блюдо из меню. Однажды в обеденное время мы с Джином пришли, заказали по тарелке еды и банке колы, сели. Мы — единственные посетители. Джин пошел руки помыть, я взял бутылку острой горчицы и выдавил чуть ли не половину ему в колу. Он вернулся, поднес трубочку к губам, глубоко втянул. А я ничего, сижу, молчу, жду. Тут вдруг у него глаза полезли из орбит, слезы потекли, он заорал: «Боже!». Джин на три года старше меня, и я его подкалывал как надоедливый младший брат.

Бюджеты наши в то время ограничивались в основном несколькими долларами. Однажды во время репетиции нам захотелось поесть, но денег не оказалось вообще. Тогда мы взяли гитары и вышли на Хестер-стрит, и у фасада лофта стали играть песни The Beatles. Ведерко для сбора денег очень быстро наполнилось, и мы уже могли идти за едой. В тот день мы столько заработали, что решили продолжить. Но на следующий день мы, не успев начать играть, были схвачены копами. Так закончилась наша карьера уличных музыкантов, так разбилась мечта о неиссякаемых порциях курицы му-шу.

Я довольно рано понял, что Джин приучен ценить деньги, и иногда я делал добро — например, частенько отдавал ему мою старую обувь. Но иногда я валял дурака: бросал мелочь на улице в Чайнатауне, зная, что он за ней ринется. Просто вставал на бордюр и швырял монеты. А он и в сточную канаву за ними лез.