— Еще одну! — кричит он.

Сальвий играет праздничную музыку, возможно, догадавшись, что они незнакомы с местными народными напевами. Амара и Дидона поют вместе, и Амара впервые со своего приезда в Помпеи чувствует себя почти счастливой. Кое-кто из посетителей плотоядно смотрит на девушек, один кричит, чтобы они показали сиськи, но большинство наслаждаются музыкой и не досаждают им. В конце концов Сальвий, утомившись, откладывает флейту и обещает сыграть еще, когда промочит горло. Приск весело поворачивается к Дидоне и, перегнувшись через Никандра, прежде чем тот успевает вымолвить хоть слово, спрашивает, какие еще песни ей известны. Она вежливо садится, чтобы ему ответить.

— Это было прекрасно.

Амара поворачивается на голос, показавшийся ей смутно знакомым. Это Менандр, раб гончара.

Кровь бросается ей в лицо.

— Что ты здесь делаешь?

— Ты говорила, что работаешь неподалеку. — Он наклоняется к ней, чтобы его слова не заглушал шум таверны. — Я прихожу сюда уже второй раз в надежде встретить тебя. И вот мне наконец это удалось.

— Ты приходил всего дважды? Не слишком-то ты настойчив.

Менандр смеется.

— Я раб. Рустик — великодушный хозяин, но не настолько.

При упоминании гончара Амара вспоминает о своем унижении в лавке. Взглянув на увлеченную игрой Викторию, она спрашивает себя, не шутит ли хозяин с рабом о своих собственных визитах в лупанарий.

— Повезло тебе, — холодно произносит она.

— Я смеялся не над тобой, — говорит он. — Просто было очень смешно, когда ты смутила его взглядом. На моей памяти это еще не удавалось ни одной женщине. Ты вдруг стала такой горделивой, — добавляет он, помолчав.

— Значит, я горделиво потребовала четыре члена? — спрашивает Амара, сдерживая смех. В тесноте им приходится стоять вплотную друг к другу. Уже немного опьянев от пения и внимания, она делает глоток вина с медом. — Рада слышать.

— Ты постояла за себя. Вот что показалось мне великолепным, — отвечает Менандр, переходя на греческий. — И члены не имели никакого значения.

— Если бы…

Ей хотелось его рассмешить, но Менандр улавливает в ее словах затаенную горечь. Их взгляды встречаются, и она понимает, что он разделяет ее несчастье и когда-то лишился того же, что и она. Он приветственно прикладывает ладонь к сердцу и склоняет голову, словно они только что встретились.

— Меня зовут Каллий, — говорит он. — Мой отец Клейтос — лучший гончар в Афинах. В один прекрасный день отцовское дело перейдет ко мне, и я стану торговать своими изделиями по всей Аттике, включая прекрасный город Афидна. А как зовут тебя?

Никто в Помпеях еще не осмеливался спросить ее об этом. Имя — последняя частичка собственного пространства и индивидуальности, остающаяся у свободнорожденных рабов. Настоящее имя. В таверне так шумно, что ей приходится повысить голос почти до крика, но она без колебаний дает афинянину то, о чем он просит.

— Меня зовут Тимарета, — говорит она. — Я единственная и самая любимая дочь Тимая, самого ученого врача в Афидне. Я была ему и дочерью, и сыном.

— Вот видишь, — произносит Менандр, беззаботно отводя с ее лба завиток волос. — Остальное не имеет значения.

— Но я также зовусь Амарой. — Она снова переходит на латынь, игриво убирая его ладонь. — Иначе я ни за что не ступила бы на порог этой таверны и уж тем более не стала бы петь для толпы мужчин и разговаривать с тобой!

Менандр улыбается, но не успевает он ответить, как ее хватает за руку Дидона.

— Амара! Это что, Галлий?

Знакомая фигура, склоненная над игорным столом, размахивая руками, попрекает Викторию, а та пытается собрать выигранные монеты, одновременно переругиваясь с Галлием и другими игроками. Он выпрямляется и, ударившись головой о низко висящую масляную лампу, в бешенстве оглядывает таверну.

— Сейчас же возвращайтесь! — ревет он, заметив Амару и Дидону.

Несколько выпивох оборачиваются посмотреть, на кого он кричит, и смеются при виде двух волчиц.

— Пожалуй, я тоже пойду с вами, — заплетающимся языком бормочет один из них, вставая. — У тебя прелестные губки. Может, ты мне споешь, — обращается он к Дидоне, очевидно, решив, что Амара уже условилась с клиентом.

Менандр берет ладонь Амары и накрывает ее своими. На мгновение она пугается, что он попросит присоединиться к ней в лупанарии. Он наклоняется и, понизив голос, говорит:

— Пожалуйста, береги себя, Тимарета.

— Почти два денария! Вот сколько я выиграла. Эти кости — моя лучшая инвестиция! Надо было видеть лица других игроков. Загляденье! — Виктория бурно радуется своей удаче за игровым столом.

Все девушки, кроме Дидоны, сидят на каменной скамье, огибающей стены в тепидарии — теплой комнате, — без особого воодушевления слушая ее похвальбу. Этот зал женских терм всегда был средоточием сплетен. К сводчатому потолку поднимается низкий гул голосов. Его поверхность расходится трещинами, штукатурка облупилась. Без одежды непросто отличить гражданок от вольноотпущенниц и рабынь, и волчиц почти можно принять за компанию молодых жен.

Обычно Амара любит передохнуть в теплой комнате перед тем, как окунуться в горячую воду кальдария[10], но сегодня тепло не помогает ей расслабиться. Каждая ее мышца окаменела от напряжения. Часы, последовавшие за посещением таверны, были невыносимы. После нескольких минут с Каллием удушливый лупанарий, череда пьяных мужчин и их бесконечные неблагодарные требования приносили еще больше мучений. «Менандр, — твердит она себе. — Его рабское имя — Менандр. А твое — Амара».

— А сегодня, с утра пораньше, Феликс потребовал меня второй день кряду! На целый час. Вот как долго я его ублажала. Не хочу хвастаться, — говорит Виктория, — но со мной он продержался целую вечность. По-моему, парочка моих приемов даже его удивила. — Она выглядит как нельзя более довольной собой, точно Психея, описывающая явление Эроса. — По-моему, он еще ни с одной женщиной не желал проводить столько времени.

— Не знаю, чем тут хвалиться, — говорит Бероника. Блестящие от жары щеки придают ей рассерженный вид, пряди волос липнут к вспотевшему лицу. — Феликс вечно всю душу вымотает. А потом еще и ведет себя как неблагодарный ублюдок. Для такого даже стараться жалко. Не то что Галлий. Вот Галлий всегда… — Заметив усмешки девушек, она прерывается и с тяжелым вздохом опускает взгляд. По-видимому, ей отчаянно хочется поделиться переполняющими ее горячими чувствами с подругами, но ее пугают их насмешки. Амара жалеет, что они так безжалостно ее задразнили.