— Не вполне. Комплайенс напустил на меня каких-то странных людей, которые ведут со мной достаточно жесткий разговор о том, бескорыстно ли мы тут с вами «лоббируем интересы российских клиентов». В общем, все, конечно, крайне неприятно, поэтому не удивляйтесь, что я сегодня немного не в себе. Но и расстраиваться раньше времени не стоит, поскольку мы находимся еще в начальной точке разговора, и я уверена, что мы все-таки сумеем найти общий язык и я им смогу все объяснить.

— Мы можем вам чем-то помочь?

— Можете. Тем, что спокойно будете работать и не будете на меня смотреть вот такими круглыми глазами. Вы же знаете, что я от вас ничего важного никогда не скрывала. И когда я сама пойму, что происходит, мы сядем и все спокойно обсудим. А сейчас пока чехарда, мне самой еще ничего не понятно.

Она вернулась в комнату, где проходил ее допрос.

— Мы с вами обсудили ваши платежи сотрудникам офиса, мы к этому еще вернемся. Сейчас объясните, зачем вам понадобилась офшорная компания, вы же официальное лицо. Вам не кажется, что ваша позиция и ваша офшорная компания — вещи несовместимые?

— Если бы мне так казалось, я бы ее не создавала. Убеждена, что любой состоятельный человек, который приходит на государственную или политическую работу, обязан обособить свои частные финансовые интересы, в том числе семейные расчеты, от службы. У меня есть активы, которые не имеют отношения к работе в банке. Есть доходы от этих активов, есть семейные вложения, есть, наконец, долги. Причем немалые. Особенно после этой стройки в Вашингтоне. Я полагала, что правильно полностью обособить эти расчеты и виды деятельности от тех счетов, на которые поступает моя зарплата в банке. Уж вы-то, господин Шуберт, как никто другой, должны понимать, что так делают многие бизнесмены, которые переходят на госслужбу или в политику. Так делали, насколько я знаю… — и Варя привела ряд примеров из жизни международных чиновников.

— А налоги с этих, как вы выразились, частных доходов вы платили?

— Я платила налоги как налоговый резидент России. Прошу зафиксировать в протоколе, что считаю сам факт этого вопроса выходом за рамки внутреннего расследования. Вопрос о моих налогах в России не относится к моей работе в банке.

— Как посмотреть. В банке должны работать только кристально честные люди. Возможное уклонение от налогов не безразлично для репутации банка.

— Прошу зафиксировать в протоколе, что эта реплика — еще одно недопустимое нарушение этики служебного расследования.

— А что вы так волнуетесь? Все записывается. Разговор о налогах неприятен? Понимаю. Но давайте перейдем к вашим так называемым бонусам, долгам, кредитам, ипотекам и прочему.

— Я не хочу обсуждать эти темы. Это моя частная жизнь и не имеет отношения к работе в банке. Все цифры бонусов, долгов и ипотек на формулярах раскрыты. Если бы Департаменту комплайенса в этих цифрах было что-то не ясно, они могли бы спросить об этом в рабочем порядке. У них было для этого достаточно времени за годы моей работы. Давайте говорить предметно о моих конкретных нарушениях.

— А мы о них и говорим. Вы же знаете, что ежегодно вы обязаны во внутрибанковских формулярах раскрывать именно эти, как вы выразились, «частные» бонусы, долги, ипотеки.

— Я только что сказала, что они там отражены…

— В ваших формулярах много путаных и противоречивых записей. Вот в одном формуляре вы показываете, что у вас два кредита, а в формуляре следующего года указываете на один.

— Потому что второй был погашен в предыдущем году.

— У вас есть подтверждающие документы?

— Конечно, мой банк может дать мне соответствующую справку.

— Получить ее было бы в ваших интересах. И представить нам.

— Хорошо, вы ее получите. Но мне кажется, что мы с вами опять идем по кругу. Давайте все же вернемся к основополагающим принципам проведения интервью официальных лиц этого банка, которые предусмотрены процедурами. Вы, Ричард, обязаны мне сформулировать хоть сколь-либо конкретные обвинения или подозрения. Они могут вырастать из фактов, из жалоб, из чего-то конкретного. А моя обязанность — прокомментировать эти факты или жалобы. Я не могу комментировать ничего, пока это «ничего» не сформулировано. Вы все-таки ведете inquiry, опрос, а не investigation, следствие. Мне ничего не останется сделать, как пожаловаться руководству банка.

— Это ваше право. Но вы теряете дорогое для вас время, которое могли бы использовать для того, чтобы рассказать нам всю правду, дать нам возможность сделать благоприятные для вас выводы. Ведете себя конфронтационно, не хотите с нами сотрудничать, угрожаете жалобами… Мы это тоже фиксируем. Вот, например, скажите нам, знаком ли вам человек по имени Артем Шестопалов?

— Конечно, это мой бывший сосед в Москве, а теперь он часто приезжает в Лондон.

— Как бы вы охарактеризовали свою связь с этим человеком?

— Послушайте, я возражаю против слова «связь». Это мой приятель, я вам уже это объяснила. Я считаю неправомерным обсуждать моих приятелей, соседей, друзей и так далее. Вы что, расследуете мои отношения с Артемом? Нет? Тогда почему вы о них спрашиваете?

— Значит, вы отказываетесь отвечать на вопрос о том, что вас связывает с Артемом Шестопаловым? Вы платили ему деньги?

— Нет.

— А вот у нас есть сведения, что вскоре после переезда в Лондон вы выписали ему чек на тысячу фунтов.

— Это было связано с тем, что по приезде в Лондон я жила больше месяца в его квартире, пока искала постоянное жилье.

— Значит, вы опять сказали неправду и опять взяли тут же свои слова назад под давлением неоспоримых фактов.

— Тысяча фунтов, которые я перевела Артему, лишь подтверждает, что мы приятели. Он сделал мне любезность, предложив пожить в его квартире, которой в тот период сам не пользовался. Он отказывался за это брать деньги, но мне казалось неприличным пользоваться квартирой задаром. Поэтому тысяча фунтов за полтора месяца — это просто жест признательности. Это не коммерческие отношения.

— Он не хотел с вас брать деньги. Что же он хотел получить взамен оказанной услуги? Вы обещали ему лоббировать его проекты в банке? Он поэтому сдал вам квартиру почти бесплатно?

— Ричард, я не хочу больше вести разговор в таком духе. Можете считать, что я устала или что хотите. Сформулируйте мне, какие у вас еще есть ко мне вопросы, я их запишу, обдумаю вечером и отвечу на них завтра.

Они еще препирались где-то около получаса. Шуберт и его коллега то начинали диктовать ей список вопросов, то прерывались и просили прокомментировать какие-то ее черновые записи. Предъявляли ей для объяснения какие-то древние счета за ремонт ее квартиры в Лондоне, требовали объяснить, почему она оплачивала ремонт в квартире со счета своей компании — если это, конечно, был действительно ремонт. Варя продолжала настаивать на том, что разговор надо упорядочить, но разговор не упорядочивался, а только разрастался как дымное облако ее неосязаемой вины. Он был как вязкая тина, в которой невозможно найти точку опоры, поставить ногу и двигаться дальше.