Стоя в стороне от повозок и провизии, они вскидывали глаза на каждого из проходящих мимо мужчин и женщин. Парней среди них было больше, чем девушек, были даже дети, никак не старше семи лет. Они ежились друг подле друга, в позах, исполненных одновременно надежды и упрямого нежелания. Каждый из них держал что-нибудь, указывающее, зачем он здесь стоит, — узелок с вещами, сверток с едой или вязанку хвороста. Нора знала, что многие из свертков пусты. Из-за спин детей выглядывали отцы и матери, искали глазами фермеров в толпе прохожих. Родители вели переговоры с нанимателями от имени детей, и Нора, не слыша слов, понимала по застывшим улыбкам: нанимателям рассказывают, какие это честные и дюжие работники. Матери кусали губы, крепко вцепляясь в плечи сыновей: не скоро суждено им увидеться опять.

Внимание Норы привлекла женщина с землистым лицом. Рядом стояла ссутулившись девочка лет двенадцати-тринадцати, надрывавшаяся влажным, болезненным кашлем. Нора видела, как женщина украдкой прикрывает рукой рот дочери, чтобы было потише, как пытается помочь ей распрямиться. Больную никто не брал. Кому нужна хворь в доме? Кто станет тратиться на гроб для чужой девчонки?

Взгляд Норы упал на высокую девочку с узелком под мышкой, стоявшую поодаль от других детей. Прислонившись к повозке, она хмуро наблюдала, как фермер разглядывает зубы рыжеволосого парня, которого наметил себе в работники. В девочке этой, в густой россыпи веснушек на ее лице, в легкой ее сутулости, словно она стесняется своего роста, было что-то располагающее, милое. Не красавица, но Нору к ней почему-то потянуло.

— Доброго тебе здоровья.

Девочка подняла глаза, и тут же, отступив от повозки, выпрямилась.

— Как тебя зовут? — спросила Нора.

— Мэри Клиффорд. — Голос у девочки был негромкий, хрипловатый.

— Скажи, Мэри Клиффорд, тебе работа нужна?

— Нужна.

— А откуда ты родом? Родители где живут?

— Возле Аннамора. У болота.

— А лет тебе сколько?

— Не знаю, миссис.

— Но на вид лет четырнадцать.

— Да, миссис. Точно, четырнадцать. Пятнадцать в следующем году, Бог даст, будет.

Нора кивнула. Подумала, что, может, девочка и старше, если судить по росту, но четырнадцать — возраст подходящий. О замужестве пока что мечтать не будет.

— Братья и сестры у тебя есть?

— Да, миссис. У меня их восемь.

— И ты старшая, да?

— Старшая из девочек. А вон там — это мой брат. — Она показала пальцем на стоявшего через дорогу рыжеволосого парня.

Наниматель-фермер тем временем приподнял ему картуз, чтобы осмотреть волосы. Обе они глядели, как грубые руки ерошат рыжую шевелюру и вертят голову мальчишки туда-сюда в поисках вшей. Щеки парня горели от стыда.

— А отец ваш или мать тоже здесь?

— Нет, мы с братом одни отправились. — Девочка помолчала. — Мама с папой дома с маленькими возятся, да и работа у них.

— А ты здорова? Больных в семье вашей нет?

Девочка покраснела.

— Я здорова, миссис. — Она открыла рот, желая показать Норе зубы, но Нора смущенно замотала головой.

— А доить, Мэри, ты умеешь? И масло сбивать?

— Умею. У меня руки к этому очень даже привычные.

Она вытянула вперед руки, словно вид вспухших костяшек и натруженных ладоней мог послужить доказательством ее умелости.

— А за маленькими присматривать приходилось?

— Я всегда помогала маме с ребятами. Если восемь нас, как же без этого? — Девочка подалась вперед, шагнув к Норе, словно из боязни, что та утратит к ней интерес. — А еще я пряду хорошо. И встаю спозаранку. Прежде птиц просыпаюсь, так мама говорит. Я и стирку на себя беру, и шерсть чесать. У меня спина сильная. Хоть весь день напролет могу одежду выбивать.

Нора не могла сдержать улыбки, слушая эти пылкие уверения.

— Ты раньше-то в работницах бывала?

— Да, миссис. Меня этим годом на ферму, что к северу отсюда, на летний срок брали.

— И как тебе? Понравилось?

Мэри помолчала, облизнула пересохшие губы.

— Трудная там была работа.

— Ты не захотела остаться там, да?

Мэри пожала плечами:

— Я на другую ферму хочу.

Нора кивнула, превозмогая внезапную головную боль. Прежде ей не приходилось так бесцеремонно расспрашивать незнакомых девчонок. Помощников обычно нанимал Мартин. Мужчины, которых он приводил в дом, были тихими, они не боялись работы в поле, а в доме точно стеснялись: и съеживались, прижимая руки к бокам, будто боялись ими что-нибудь сломать. Ловко, одним движением очищая от шелухи картофелину, они уже искали глазами следующую. Они бубнили розарий, спали на полу и вставали еще до света. Эти мужчины — широкоплечие, с задубевшими ногтями — пахли сеном и луговыми травами и редко улыбались. Одни возвращались год за годом, другие — нет. Нанимать же работницу им с Мартином никогда не было нужды.

Нора решила повнимательнее рассмотреть девочку, и та глянула на нее в ответ — ясноглазая, зубы стиснуты от холода. Выношенное платье было ей явно мало — запястья далеко торчали из рукавов, лиф жал в плечах и спине, — но опрятное, видать чистюля. Волосы короткие, до подбородка, тщательно расчесанные, вшей не видно. Явно хочет понравиться, и Нора представила себе сырой бохан, где девочка выросла и где остались восемь ее братьев и сестер. Вспомнилась Джоанна и гадкие шепотки и слухи, что, дескать, дочь Норина побирается, просит еду у соседей. У девочки волосы как у Джоанны. И у Михяла такие же — светло-рыжие, точно летняя заячья шкурка или опавшие сосновые иглы.

— Пойдешь ко мне на зиму, а, Мэри? Дочкина сына нянчить. Сколько попросишь за полгода?

— Два фунта, — без запинки ответила Мэри.

Нора прищурилась:

— Мала ты еще для таких денег. Полтора.

Мэри кивнула, и Нора положила ей на ладонь шиллинг. Девочка проворно сунула монету в узелок и, стрельнув глазами в брата, важно кивнула, дескать, все в порядке.

Фермер, что осматривал брата, отошел прочь, так его и не взяв, и теперь парень одиноко стоял в толпе и курил. Он провожал их взглядом и в последнюю секунду поднял руку в знак прощания.

До дома Норы они шли небыстро. Показалось солнце, ярко осветившее следы человеческих ног и колеи от бесчисленных телег и повозок.

Вся округа, двинувшаяся в Килларни с рогатым скотом и домашней птицей, превратила дорогу в сплошное месиво. Грязь поблескивала на солнце.

Нору не тревожило, что они с Мэри идут так медленно. Сделав дело — наняв себе помощницу, — она чувствовала облегчение. Шла она по обочине, вдоль канав, то и дело наклоняясь сорвать мокрицы для кур. Заметив это, Мэри тоже стала рвать мокрицу. Ступала она аккуратно, обходя грязь и камни, стараясь не обжечься крапивой.