пропитывает насквозь носки, брюки и волосы, как в наказание холодит кожу. Карина считает, что это Ричард во всем виноват. Не спровоцируй он ее, она бы сейчас так не мучилась. Разумеется, она не смогла остаться в стороне. Прямо как всегда. Такое впечатление, будто она запрограммирована реагировать на него: бездумно и немедленно ойкать на каждый его щипок.

Когда Карина оставила свой дом, даривший чувство безопасности, дождь уже шел, и она понимала, что вряд ли найдет свободное парковочное место где-то ближе чем за четыре квартала от жилья Ричарда. Можно было бы выждать еще один день. Прогноз на завтра обещает холодную, но ясную погоду. Но вчера вечером она приготовила вареники, и ей надо хоть в этом повести себя с Ричардом правильно, поступить по совести, исполнить епитимью и покончить с этим. Carpe diem — лови момент. Чертова погода.

Сосредоточив все внимание на цифрах, указанных на двери — а там, за дверью, обещают и сухость, и тепло, — она проносится мимо крохотной квадратной лужайки с табличкой «Продается», едва заметив ее. Запыхавшись, вобрав голову в плечи, Карина останавливается на верхней ступени крыльца, нажимает кнопку звонка и ждет. Мокрые, теряющие чувствительность пальцы ломит от холода, и ей до боли хочется скорее избавиться от подношений и спрятать руки в уютных карманах пальто. Из домофона не доносится ни приветствия, ни просьбы представиться, и Карину без лишних церемоний пропускают в подъезд.

Поднявшись, она видит, что дверь в квартиру Ричарда приотворена. Стучит, открывает дверь чуть пошире, чтобы услышали внутри:

— Есть кто?

— Заходите! — выкрикивает кто-то из глубины квартиры. Голос мужской, но не Ричарда. — Еще минутка — и будем готовы.

Карина переступает порог, скидывает туфли и направляется в кухню, на место преступления. Там горит свет. Пахнет кофе. Кухонный остров и столешницы вытерты начисто и пусты, за исключением трех бокалов, наполненных до краев чем-то похожим на ванильный молочный коктейль, в каждом стоймя стоит длинная трубочка. Не слышно ни звука, никого не видно. Карина ставит вино и вареники на столешницу, снимает плащ и набрасывает его на один из высоких барных табуретов. Ждет, все сильнее испытывая неловкость, не зная, стоять или присесть. Может, имеет смысл поискать клочок бумаги и ручку, черкнуть записку и уйти?

Она рассеянно скользит взглядом в сторону гостиной и вдруг ошеломленно замирает. Инвалидное кресло. Инвалидное кресло, подобных которому она еще не видела. Отдельный подголовник и сиденье делают его похожим на стоматологическое. А две подножки с ремнями напоминают подставки для ног на гинекологическом. Шесть колес, амортизаторы и рычаг ручного управления. Ничего похожего на кресло для сломавших ногу. Оно выглядит футуристическим и варварским одновременно. С волос Карины стекает холодная дождевая вода, струйками сбегая по шее. Карина ежится.

Кресло стоит рядом с роялем Ричарда. Она бросает туда еще один взгляд: рояль кажется таким же чужим и устрашающим, как и кресло. По спине пробегает внутренний холодок, более пронизывающий, чем дождь. Откидная крышка опущена и скрывает клавиатуру. Пюпитр пуст. Банкетка задвинута под инструмент. Карина приближается к «Стейнвею» Ричарда так, будто вторгается в сакральное пространство, все еще не в состоянии воспринять умом абсурдность открывшейся перед ней картины. Медлит, набираясь смелости, а затем проводит указательным пальцем по крышке, стирая толстый слой пыли и оставляя улиточный след, обнажающий черное полированное покрытие.

— Привет!

Она оборачивается, сердце колотится так, словно она преступница, которую поймали с поличным. Ричард стоит за спиной лысого мужчины в очках с черной оправой.

— Я Билл. — Он демонстрирует широкую энергичную улыбку, протягивая ей руку. — Надомный медицинский помощник Ричарда.

— Карина. — Она пожимает ему руку.

— Ну ладно, я всё. Пора бежать, — говорит Билл. — Мелани подойдет к обеду, Роб или Кевин — к ужину, чтобы затем подготовить ко сну. В кухне есть три коктейля. Все путем?

Ричард кивает. Билл проверяет что-то на айфоне, который висит на груди Ричарда на шнурке, подобно бейджу участника конференции.

— Ладно, приятель. Звони нам, если что-то понадобится. Увидимся утром.

Пока Билл собирается и уходит, Ричард пристально смотрит на Карину и молчит. У него мокрые волосы, расчесанные на чересчур ровный и аккуратный косой пробор. Он похож на мальчишку, готового сниматься на школьную фотографию. Его осунувшееся лицо гладко выбрито. Черный свитер и джинсы висят на нем мешком, они длинные и растянутые, как будто он снял их со старшего брата или одолжил у Билла. Выбитая из колеи видом кресла-коляски, заброшенного рояля, исхудавшего Ричарда, а также затянувшимся молчанием, Карина забывает, зачем пришла, и начинает задаваться вопросом, в состоянии ли он вообще говорить.

Он замечает ее «извинение» на столешнице.

— Вареники, — поясняет она. — Вино наверняка не соответствует твоим стандартам, но ведь важен не подарок, а внимание.

— Спасибо.

Ричард проходит в кухню, и только тогда Карина замечает: у него не раскачиваются руки. Висят мертвым грузом, неподвижные, одеревенелые. И обе кисти кажутся какими-то неправильными, нечеловеческими. Пальцы на правой руке все как один торчат прямо, на другой — намертво скрючены, словно когти. Он становится перед одним из молочных коктейлей, опускает голову к трубочке и делает глоток.

У него полностью парализованы руки. Он наблюдает за тем, как эта информация укладывается у нее в голове. Она улыбается, стараясь не показать, что́ чувствует на самом деле, как будто прячет свой голый ужас под пальто.

— Хочешь присесть? — Он возвращается в гостиную. — Сюда, правда, не рекомендую, — кивает он на кресло-коляску.

Из его голоса исчезла всякая мелодичность. Все слоги Ричард произносит на одной ноте, тихо, медленно, — кажется, он выуживает из патоки каждое монотонное слово.

— Ты все еще ходишь, — смешавшись, говорит Карина.

— А, так это на будущее. Кресло нужно заказывать еще до того, как оно понадобится, иначе есть риск, что его доставят через полгода после твоей смерти. Я сказал Биллу, что можно было заодно и гроб мне заказать.

Ричард смеется, но веселый смех быстро превращается во что-то совсем другое: безудержный прерывистый хрип, напоминающий противный злодейский хохот и стискивающий его горло все сильнее и сильнее, словно пытаясь убить. Карина сидит в нескольких футах от бывшего мужа и наблюдает — молчаливая свидетельница, задерживающая собственное дыхание и странным образом парализованная, не представляющая, что надо делать. На последнем всхрипе у Ричарда изо рта вылетает комок мокроты, который шлепается на экран айфона. Карина делает вид, что не замечает, как с него медленно стекает слизь.

Она отводит глаза в сторону, оглядывается через плечо на рояль и кресло-коляску. Прошлое и будущее Ричарда. Она думает о том времени, которое было заполнено разучиванием, отработкой, запоминанием, доведением до