жестокого кашля, таких продолжительных, что Билл или кто-то другой из помощников и медперсонала, находившийся с Ричардом в одном помещении, посчитал, что тот может на месте захлебнуться собственной слюной. К счастью, средство работает, правда без минусов не обошлось. Слюны теперь действительно меньше, зато дерьма в избытке.

Недостаток общей подвижности и в своей основе жидкая, с минимумом клетчатки диета, которой он придерживается, тоже могут приводить к запорам, но, поскольку раньше подобных проблем не было, Ричард грешит на гликопирролат. Еще он принимает рилутек. Утверждается, что рилутек увеличивает выживаемость на десять процентов. Ричард сделал вычисления. Средняя продолжительность течения этого заболевания составляет от двадцати семи до сорока трех месяцев, так что с рилутеком он может рассчитывать на дополнительные три месяца жизни. Один бонусный сезон. По его самым оптимистичным подсчетам, он не дотянет и до своего пятидесятилетия.

Не обязательно, говорят люди. Посмотрите на Стивена Хокинга, продолжают они. Ну разумеется, болезнь парализует каждую мышцу в его теле, за исключением кишечника и пока бьющегося сердца, зато он сможет еще тридцать лет прожить на искусственной вентиляции легких! Вот на что, по мнению людей, он должен уповать и чем воодушевляться, откуда черпать свою стойкость и волю к жизни. Ричард еще не принял окончательного решения по трахеостомии, но, если бы ему пришлось определиться сегодня, он бы скорее предпочел умереть, чем положиться на инвазивную вентиляцию. Стивен Хокинг — физик-теоретик и гений. Он может жить в царстве своего разума. А Ричард нет. Он смотрит вниз на свои повисшие руки. Его миром, его главным увлечением, его мотивацией являлось фортепиано. Будь он блестящим физиком-теоретиком с БАС, мог бы тешить себя надеждами на эти тридцать лет. Но он пианист с БАС, потому новых календарей покупать не планирует.

Проголодавшись, он по привычке направляется в кухню. Встает лицом к холодильнику и пытается проникнуть в него взглядом, словно рентгеновским зрением представляя себе продукты внутри, которые ему не съесть, пока Билл, Мелани или Кевин не откроет дверцу и не приготовит их для него. В животе урчит. До завтрака еще два часа. Он почему-то рисует в воображении стоящую на полке дверцы бутылочку с бальзамической салатной заправкой и размышляет о сроке ее годности, гадая, не протянет ли она дольше его. Представляет себе, как Тревор, которому поручено разобрать вещи Ричарда после его смерти, будет готовить себе салат и наливать эту бальзамическую заправку в миску с зеленью.

Оставив холодильник в покое, Ричард стоит теперь перед книжным шкафом, читая надписи на корешках. Он не может вытащить книгу с полки и полистать. Под книгами лежат сложенные стопкой фотоальбомы, в них снимки с разнообразных гастролей и концертов. Эти фото самостоятельно сейчас не посмотреть. На них Ричард запечатлен во время выступлений на своих любимых площадках: в Сиднейском оперном театре, зале Рой-Томсон-холл в Торонто, Оперном театре Осло, Меркин-холле, Карнеги-холле, поместье Тэнглвуд и, разумеется, в бостонском Симфони-холле. Обложка верхнего альбома покрыта толстым слоем пыли. Он не может ее смахнуть. На нижней полке выстроились программки с нескольких сотен выступлений. Больше не будет ни новой программки, которой можно было бы продолжить уже существующий ряд, ни нового снимка, который можно было бы вставить в прозрачный кармашек пыльного фотоальбома. Ричард никогда больше не сможет играть.

Грудь сжимается, а сердце и легкие кажутся обмякшими, словно они забиты мокрым песком. Несмотря на прием гликопирролата, на глаза незаметно наворачиваются слезы. Кашлянув несколько раз, он отходит от книжного шкафа.

Ричард продолжает прохаживаться по своей квартире, чувствуя себя в собственном доме туристом, посетителем в музее, где ему дозволяется смотреть, но не трогать. Он бредет к письменному столу и разглядывает две фотографии в рамках — портреты дочери. Малышка Грейс, совершенно безволосая и с одним нижним зубиком. Грейс в шапочке и плаще выпускницы, с распущенными каштановыми волосами — редкий случай на его памяти, когда они не собраны в хвост. Интересно, как она их сейчас носит.

Он воображает себе временной интервал между двумя этими моментами на снимках. Слишком многое из ее детства прошло мимо него… Его сердце рвется от сожалений, от желания вернуться в прошлое. Он думает о тех мгновениях ее жизни, которые также будут заключены в рамку и которых он, скорее всего, не застанет, — окончание университета, день свадьбы, дети… Он садится за стол и подается вперед, чтобы рассмотреть снимки поближе, надеясь увидеть что-то в наклоне головы Грейс, в свете, отражающемся в ее глазах, впитать что-то новое и непреходящее, пока еще может. Голод внутри его вздутого живота разрастается, требуя куда большего, чем завтрак.

И эта одиноко стоящая сиротливая рамка с портретом выросшей Грейс ранит его сердце. Таких фото должно было быть больше. Когда они с Кариной только поженились, он с воодушевлением мечтал о традиционной семье — три-четыре ребенка, дом в пригороде, размеренная работа преподавателя в Консерватории Новой Англии и Карина, дающая уроки или где-то выступающая. Он особенно надеялся на сына, мальчика, который играл бы на фортепиано, скрипке или каком-нибудь другом инструменте, юношу, которого Ричард мог бы вдохновлять, наставлять и хвалить. В юности он пообещал себе, что станет лучшим отцом для своих детей, чем его собственный отец был для него.

Ричард рассматривает лицо Грейс на фотографии, и его сердце изнывает от сожаления, гнева, вины и стыда. Он прожил не ту жизнь, какую рисовал в мечтах, и переиграть ее не получится. Может статься, что в конечном счете он оказался не лучше своего отца. Ричард моргает, пытаясь сдержать слезы, и стискивает зубы, сглатывая опять и опять, заталкивая эти древние и новые эмоции глубоко внутрь, вбирая их в свое тело.

Отец Ричарда в старших классах был квотербеком и капитаном школьной футбольной команды[16] — чемпиона дивизиона среди выпуска 1958 года. Женился на самой симпатичной девушке из чирлидерской группы и позднее стал тренером при организации «Поп Уорнер» для двоих своих сыновей. Уолт Эванс не испытывал ни гордости, ни радости за своего третьего сына, нескладного и щуплого, любившего классическое фортепиано. До сей поры не испытывает. Настоящие мужчины любят Тома Брэди[17], а не Вольфганга Моцарта. Хотя Ричард уже много лет не был дома, он мог побиться об заклад, что футбольные награды его братьев до сих пор стоят, поблескивая, во весь рост на каминной полке в гостиной, горделиво выставленные на всеобщее обозрение. Его отец небось все еще хвалится, как в игре на День благодарения Майки одной рукой поймал тачдаун-пас и тем самым принес своей команде победу над соперниками из школы Гановера. Многочисленные