С самого начала моя любовь к Джейн Остин тесно переплеталась с симпатией к профессору, который нас «познакомил». Посещая его семинары, я прочел «Эмму», позже под его опекой я сдал устные экзамены и, в конце концов, он вдохновил меня на немыслимый поступок – написать диссертацию.

Но прежде профессор совершил невозможное: нашел для меня хорошую и дешевую квартиру в Нью-Йорке. Неделями я мотался по городу в поисках жилья, заполнял анкеты в сомнительных агентствах недвижимости, пытался заселиться в пятиэтажки без лифта, проходил кастинг на роль четвертого соседа в апартаментах размером со спальню, рассматривал варианты, где ванная помещалась на кухне, кухня – в гостиной, и повсюду воняло гнилой рыбой с китайского рынка под окнами. И тут профессор при мне обмолвился, что его соседка ищет жильца в таунхаус.

Я такого насмотрелся за эти дни, что дом показался мне дворцом, а плата вполне приемлемой. Все складывалось сказочно, и я не стал напрягаться по поводу того, что поселился бок о бок с человеком, которому предстояло курировать мою научную работу до конца учебы. Панике я поддался лишь однажды. Через пару дней после заключения договора мы с друзьями курили травку, и тут меня озарило: «Господи, я буду жить рядом с профессором! Теперь все решат – и он в первую очередь, – что я ищу замену отцу». Какая ирония: улизнуть от одного родителя, чтобы тут же повиснуть на шее у другого! Я прямо-таки ощутил себя мальчиком в мокрых штанишках. Но все же мне удалось взять себя в руки и довериться интуиции. Нельзя сбегать от человека, у которого ты можешь столь многому научиться.

Он был наиболее молодым стариком из всех, кого я знал. Когда я начал заниматься у него, профессор уже вышел на пенсию, но при этом оставался самым неутомимым человеком на факультете. Он был научным руководителем у огромного числа выпускников, вел курсы по множеству предметов (литература XIX века, романтическая поэзия, литература коренных народов Северной Америки, детская литература, научная фантастика, шедевры мировой литературы и так далее), консультировал восемь профессиональных журналов, примерно раз в три года издавал по книге и неофициально вел факультативные занятия; словом, являлся прирожденным педагогом. Квартирантка профессора – будущий медик, упрекнуть ее в праздности было невозможно, однажды рассказала, что каждое утро просыпается от звука его стремительных шагов по лестнице. Она еще только выбиралась из постели, а он уже бежал навстречу новому рабочему дню.

Но дело было не только в его энергичности. Профессор не утратил способности смотреть на мир свежим взглядом. Его седые волосы вечно топорщились надо лбом, словно от удивления; стоило ему услышать что-то новое, и его лицо мгновенно становилось внимательным и сосредоточенным. Он всегда интересовался нашим мнением, независимо от того, как сильно мы запинались, пытаясь подобрать слова, и никогда не упускал возможности получать знания.

Я смог оценить это далеко не сразу. В первый день занятий я быстро пришел к выводу, что ошибся, записавшись на его семинары. Представьте: в аудиторию ворвался седобородый старичок с охапкой книг под мышкой; он двигался как-то слишком резко, даже нервно, его взгляд постоянно перебегал с предмета на предмет. Время от времени профессор хмыкал себе под нос, явно не собираясь объяснять свою реакцию. Он выглядел большим оригиналом, если не сказать маразматиком, и его вопросы только усугубили это впечатление. Они казались банальными до крайности, затертыми до дыр, наивными и даже бестолковыми, их было глупо задавать даже первокурсникам, не говоря уже о студентах аспирантуры.

Но стоило только начать отвечать на эти вопросы, как сразу стало ясно, что все совсем не так просто, как кажется. Сложность вопросов заключалась в том, что они касались вещей – романов, языка, чтения, – о которых мы давно перестали задумываться, принимая их как данность. Например, что значит отождествлять себя с литературным персонажем? Я думал, что знаю ответ, но так ли это было на самом деле? Значит ли это поставить себя на его место? Да, но не только. Или одобрять его поступки? Но мы с готовностью сравниваем себя и с отрицательными героями, стоит лишь нас подтолкнуть. В конце концов я пришел к выводу, что отождествление себя с персонажем – это некое промежуточное, трудно объяснимое состояние, когда ты – это он и не он одновременно. Едва ли подобное можно считать ответом.

Или, к примеру, профессор заявил, что в «Мадам Бовари»[16] есть фраза, которую никогда не переводили на английский язык. То есть как?! «Это название», – сообщил нам профессор, а затем поинтересовался, почему же его все-таки не перевели. Я был страшно возмущен, даже рассержен подобной дерзостью – разве можно задавать такие вопросы? Но, с другой стороны, действительно, как перевести эту «мадам»? «Леди Бовари»? Но она не аристократка. «Миссис Бовари»? Слишком примитивно. Пришлось признать, что в английском языке не существует эквивалента французскому Madame, и английское Madam тут не подходит. Один простой вопрос показал, сколь велико различие между двумя культурами и, как следствие, продемонстрировал мне мою неспособность осмыслить роман полностью, отчего я был вовсе не в восторге.

Примерно через полчаса до меня стало доходить, чего добивается профессор, – в моей жизни это был первый подобный опыт! Старик стряхивал пыль с наших извилин. Он показывал нам, что под сомнение можно поставить все что угодно, а то, что, казалось бы, очевидно и известно лучше всего, – в особенности. Он учил нас смотреть на мир с любопытством и сознанием собственного невежества, а не с самоуверенностью знатоков, к которой мы так упорно стремились. Чтобы ответить на вопросы профессора, нужно было забыть то, чему нас учили, и начать с самого начала. «Все лежит на поверхности, – объяснил он позже. – Идите на улицу, и у любого глупца найдутся для вас ответы. Фокус заключается в том, чтобы задать правильные вопросы».

Я понял, насколько мне повезло. Я записался на еще один курс – романтической поэзии, и регулярно посещал занятия. Сидеть прямо напротив профессора и разговаривать с ним лицом к лицу казалось особой привилегией. Он всегда вел себя с нами как с равными, хотя нам было до него далеко. При этом старик любил ехидно похихикать и мог слукавить. (Узнав, что он преподает еще и литературу коренных народов Северной Америки, я мысленно обозвал его Койотом[17] – он был типичным трикстером. У нас вообще вошло в привычку мифологизировать нашего преподавателя. Мой друг-индиец называл его Ганешей – слоноголовым богом мудрости.) Если вы мямлили что-то неопределенное и не могли закончить фразу, профессор притворялся тугодумом, чтобы вы, пытаясь объясниться, точнее выразили свою мысль. Я поймал себя на том, что выхожу из его кабинета пятясь, словно передо мной королевская особа.