Я захлебываюсь очередным дыхательным упражнением и мучительно долго хватаю ставший густым, словно сметана, воздух, не умея отвести взгляда от мощной, огромной просто фигуры, сразу же заполнившей комнату своей дикой агрессивной энергетикой.

Господи, он и в самом деле словно зверь дикий! Все мои инстинкты воют, насколько опасно находиться рядом! Что надо бежать! Бежать! Бежать!

А это выход! Ничем не хуже других!

Я подхватываюсь и, не тратя времени на слова, пытаюсь обмануть, нырнув сначала в одну сторону, а затем в другую.

Все благие намерения, все мысли о том, что с ним можно договориться, пропадают.

Невозможно договариваться с тигром. С горным львом, в раздражении бьющим хвостом по бокам.

Надо только бежать.

Но, к сожалению, зверь разгадывает мое намерение сразу же и легко перехватывает поперек тела, швыряя в мягкий пух кровати.

Я визжу, барахтаюсь, пытаясь выбраться, но подушек много, они меня на дно тянут!

Воздуха не хватает, в глазах темнеет… И тут меня спасают.

Жестко прихватывают за руку, дергают вверх. Это так быстро происходит, так неожиданно, что я не могу затормозить и впечатываюсь в мощную, словно каменную, грудь. Успеваю лишь вторую руку вытянуть перед собой, чтоб лицом не удариться.

Ее тут же перехватывают тоже, и вот я уже беспомощно барахтаюсь в жестких объятиях:

– Пустите, пустите меня! Я же говорю, это все – ошибка! Я не согласна, слышите? Не согласна! Я говорила, говорила!

Я еще что-то бормочу, отчаянно дергаясь в грубых руках, но неожиданно зверь обрывает поток моих возмущений хриплым рыком:

– Замолчи!

Его голос настолько низкий и подавляющий, что я слушаюсь и замолкаю.

Поднимаю взгляд по широченной груди, обрисованной традиционной рубахой, выше – к мощной шее, которую не всякий взрослый мужчина обхватит, выше – к лицу с грубыми чертами, заросшему жесткой щетиной – уже практически бородой. Глаза, темные и жестокие. Смотрят на меня яростно и мрачно, брови черные нахмурены. Ему не нравится то, что происходит. Мне тоже не нравится, представь себе!

Ноздри крупного носа подрагивают по-звериному… Он меня нюхает? Как… животное?

Ужас опять застилает разум, и я снова бессмысленно дергаюсь в железных лапах.

– Успокойся, сладкая, – рычит он, поудобней перехватывая мои запястья одной своей ладонью и придерживая за подбородок пальцами другой, чтоб не смела отвести взгляд, – тебе тут ничего не угрожает.

– Вы мне угрожаете, – шепчу я, завороженно глядя в его глаза. Хищник. Змей проклятый. Заворожил меня совсем…

– Я не могу угрожать своей невесте, – отвечает он, наклоняясь ниже и шумно втягивая воздух возле моего виска.

Мурашки неконтролируемо бегут по телу, я дрожу, как лань, попавшая в лапы ирбиса…

– Я не ваша… Невеста… – все же сопротивляюсь, противоречу, уже понимая бессмысленность этого всего… Он не слышит меня. Он не отпустит.

– Моя. Невеста.

Голос его режет по живому, сердце стучит настолько больно, что, кажется, задевает легкие, потому что воздуха мне категорически не хватает.

Пытаюсь успокоиться, раздышаться, отвожу взгляд, облизываю губы… И тут же в мощной груди зарождается глухое рычание, так отчетливо напоминающее звериное…

Страшно, так страшно! Мамочка, за что ты так со мной…

– Моя. – Опять говорит зверь и прижимается губами к бешено бьющейся жилке у виска, – сладкая. Моя.

– Послушайте, послушайте… – опять пытаюсь воззвать хотя бы к зачаткам разума, с ужасом ощущая, как губы скользят ниже, по щеке, к уху, прихватывают мочку. Вот оно. Вот. То, чего он хотел от меня, то, что он получит неминуемо… Не просто же так согласился с опороченной женой… Меня трясет, колотит уже, понимаю, что дергаться бесполезно, замираю, обвиснув в жестоких руках безвольной тряпочкой, только губами еле шевелю, все еще надеясь пробиться, быть услышанной, – но ведь это же бред, понимаете? Я – гражданка другой страны, я – свободный человек, совершеннолетняя… Вы не можете меня удерживать… Вы же разумный человек, взрослый…

– Ты – Перозова, – отрезает он, – ты – мне с пеленок обещана. Ты – моя.

– Нет! Ну это же… Варварство какое-то! Бред!

– Обычаи предков для тебя – бред? – он отрывается от моей шеи, на которой наверняка, после его грубых прикосновений останутся следы, хищно улыбается, разглядывая мое испуганное лицо, – да ты – непослушная женщина. Долг каждого мужчины – учить свою непослушную женщину…

– Я – не ваша! – зачем я это повторяю? Даже если сто раз скажу, ничего не изменится… Это уже понятно, но все же внутри что-то еще надеется на благополучный исход ужасной ситуации. Мы же разговаривали… Не так давно. Он меня вполне понимал. Почему сейчас так? Почему вообще не слышит?

– Моя. Непослушная. Дикая. Интересно тебя будет… Учить…

Он проводит большим пальцем по моим губам, глаза зверя горят бешено и жадно. Я сглатываю, и он внимательно отслеживает движения моего горла. Замираю, потому что чувствую, что по грани уже, что еще немного – и он мне в горло вцепится зубами…

– До свадьбы нельзя… – вспоминаю в последний момент нелепый аргумент.

Что нельзя? Кто ему запретит? Кто проверит?

Меня кинули ему в лапы, словно добычу хищнику, жертву зверю… Кто вступится за меня?

Никто.

Мой дом. Мой любимый институт. Мои друзья в далекой цивилизованной стране…

Это все словно в другой реальности. Словно в чарующем легком сне.

А сейчас здесь, со мной происходит нечто ужасное. Неправильное. Чудовищное. То, чего не должно быть ни при каких условиях!

Но это есть.

Комната, украшенная в старинном стиле наших предков, горный водопад, без устали шумящий за узким окном-бойницей.

Жестокий зверь, считающий, что я принадлежу ему.

– Нельзя, – неожиданно соглашается он, и я в первые мгновения даже не верю своим ушам. Может… Не все так безнадежно? Он меня услышал сейчас! Пришел в себя? Будем договариваться?

Радуясь, неловко веду плечами, пытаясь высвободить руки, но зверь только усмехается, не позволяя этого, и, кажется, даже не замечая моих смешных попыток. Наоборот, прижимает ближе и начинает целовать с другой стороны, облизывать, прикусывать, утробно и мягко урча и жадно тиская здоровенной лапищей спину, ягодицы, задирая традиционное длинное платье, в которое меня нарядили перед сватовством.

– Вы что? Вы же сказали… Ах… – я не верю в вероломство происходящего! Он же сам сказал! Он же обнадежил! Он же…

– Брать нельзя, – смеется он и разжимает руки. От неожиданности я, до этого стоявшая на кровати и все равно не достающая ему до подбородка, в писком неловко валюсь опять на смятое покрывало. Зверь наклоняется и опирается здоровенными ручищами по обе стороны от моего лица, поставив одно колено между моих ног с задравшимся платьем, смотрит жадно в испуганные глаза и скалит белые хищные клыки, – брать нельзя, – повторяет. А затем добавляет весело, – играть можно.