В 1471 году, приблизительно в ту пору, когда на вершину купола городского собора поднимали медный шар, Верроккьо и компания (как и большинство других флорентийских ремесленников) участвовали в подготовке к празднествам, которые Лоренцо Медичи решил устроить по случаю приезда Галеаццо Мария Сфорца — жестокого и деспотичного герцога Миланского (которого вскоре убьют). Галеаццо приехал в сопровождении смуглого и обаятельного младшего брата, Лодовико (Людовико) Сфорца, которому было в ту пору 19 лет, как и Леонардо. (Это ему спустя 11 лет Леонардо напишет то знаменитое письмо с перечислением своих умений.) Мастерская Верроккьо получила два важных задания к предстоявшим торжествам: заново украсить гостевые покои в доме Медичи и изготовить воинские доспехи и нарядный шлем — в подарок гостю.

Свита герцога Миланского ослепила даже флорентийцев, казалось бы, привычных к пышным зрелищам, какими баловали их Медичи. Герцог явился в сопровождении кавалькады из двух тысяч лошадей, шестисот солдат, тысячи борзых псов, сокольничих с соколами, трубачей, дудочников, брадобреев, дрессировщиков собак, музыкантов и поэтов[83]. Трудно не восхититься правителем, который путешествует не иначе как в окружении собственных цирюльников и поэтов. Стоял Великий пост, и пышные рыцарские турниры заменили тремя религиозными представлениями. И все же общая атмосфера была отнюдь не великопостной. Визит герцога как нельзя лучше показал, что Медичи использовали публичные зрелища и уличные шествия как способ рассеять народное недовольство.

В глазах Макиавелли, который помимо своего знаменитого руководства для властолюбивых правителей написал еще и историю Флоренции, эта тяга к карнавалам и празднествам являлась признаком упадка: «Однако появились во Флоренции те злосчастья, которые обычно порождаются именно в мирное время. Молодые люди, у которых оказалось больше досуга, чем обычно, стали позволять себе большие расходы на изысканную одежду, пиршества и другие удовольствия такого же рода, тратили время и деньги на игру и на женщин. Единственным их умственным занятием стало появление в роскошных одеждах и состязание в красноречии и остроумии… Все эти повадки были еще усугублены присутствием придворных герцога Миланского, который со своей супругой и всем двором своим прибыл во Флоренцию — по обету, как он уверял, — и был принят со всей пышностью, подобающей такому государю»[84]. Во время празднеств от обилия свечей одна церковь даже сгорела дотла — в чем, как писал Макиавелли, усмотрели знак божьего гнева, так как стоял Великий пост, «когда церковь предписывает отказ от мясной пищи, однако герцогский двор, не чтя ни церкви, ни самого бога, питался исключительно мясом»[85].

5. Воин.

Самый известный ранний рисунок Леонардо, возможно, был навеян тем визитом герцога Миланского или был с ним как-то связан[86]. Рисунок изображает в профиль груболицего морщинистого римского воина в пышном шлеме (илл. 5), и основой для него послужил рисунок Верроккьо — его мастерская как раз работала над шлемом, который Флоренция собиралась преподнести в подарок герцогу. Леонардо выполнил этот рисунок серебряной иглой на грунтованной бумаге, а шлем украсил пугающе натуралистичным птичьим крылом и своими любимыми спиралями и завитушками. На нагруднике кирасы изображен несуразный, но симпатичный рыкающий лев. Лицо воина кажется слегка рельефным благодаря искусным теням, наведенным при помощи кропотливой штриховки, но челюсти, надбровья и нижняя губа выглядят преувеличенными и даже карикатурными. Этот профиль с крючковатым носом и выпирающим подбородком станет впоследствии постоянным лейтмотивом в рисунках Леонардо, он будет еще много раз воссоздавать этого старого угрюмого воина — благородного, но несколько нелепого.

Здесь очевидно влияние Верроккьо. Из «Жизнеописаний» Вазари известно, что Верроккьо «выполнил… полурельефом… из металла две вымышленных им головы в профиль, одну Александра Великого и другую Дария», древнего персидского царя. Эти работы до нас не дошли, однако они известны по многочисленным копиям, сделанным современниками. Из них наиболее известен хранящийся в Национальной галерее Вашингтона мраморный рельеф с изображением молодого Александра Македонского, приписываемый Верроккьо и его мастерской. Там очень похожий нарядный шлем с крылатым драконом, и нагрудник панциря тоже украшен оскаленной мордой, и наблюдается то же буйство завитков и беспокойных завихрений, любовь к которым учитель привил подмастерью. Леонардо в своем рисунке убрал животное с огромной пастью, помещенное Верроккьо на верхушку шлема, превратил дракона в завитушки растительного орнамента и в целом немного разгрузил композицию. «Упростив изображение, Леонардо добился того, что внимание зрителя приковано к показанным в профиль головам воина и льва, то есть к взаимосвязи человека и зверя», как отметили Мартин Кемп и Джулиана Бэрон[87].

Как это было и с парными рельефами Дария и Александра, Верроккьо иногда помещал профиль груболицего старого воина рядом с профилем миловидного юноши. Со временем это противопоставление станет одним из любимых мотивов Леонардо — и в рисунках, и в хаотичных набросках, очутившихся среди заметок. Одним из примеров служит работа Верроккьо «Усекновение главы Иоанна Крестителя», серебряный рельеф для флорентийского баптистерия: у правого края композиции старый воин помещен рядом с молодым. В ту пору, когда отливалась эта скульптура, то есть начиная с 1477 года, когда Леонардо достиг двадцатипятилетия, уже неясно, кто на кого влиял. В молодом и старом воинах, глядящих друг на друга, и в ангелоподобном юноше, изображенном у левого края рельефа, ощущается такая подвижность, их лица передают столько чувства, что, вполне возможно, к ним приложил руку сам Леонардо[88].